Мысли о Смысле

Внимание!!! Вся информация на этой странице это сугубо субъективное мнение автора по тому или иному вопросу в творческом процессе и искусства в целом.

Мысли о Смысле – возможно, это самый важный раздел моего сайта и в каком-то смысле основная работа моей жизни. Мне сложно как-то обозначить этот раздел, поскольку он настолько всеобъемлющий, что обозначить этот текст каким-то одним определением не представляется возможным.

Скажу лишь, что этот текст я начал писать в 2010 году и выглядело это как ведение дневника. Я фиксировал сюда все те мысли, которые приходили мне в голову и которые казались мне наиболее интересными. Можно сказать, что это просто мысли вслух или диалог сам с собой. Писал я все это, конечно же, исключительно для себя, и не думал о том, что когда-нибудь все это будет опубликовано.

Также я записывал сюда разного рода мысли, афоризмы, выписки из литературных произведений, фильмов и другую информацию, которая принадлежала другим авторам и представляла для меня интерес.

Сначала, записанная информация касалась только изобразительного искусства и искусства в целом. Но позднее ее охват стал затрагивать такие темы как: вопросы Мироздания, Бога, цели существования человека, космологии, философии, религии, сути и предназначении искусства, жизни и смерти, роли художника и его значении, творчества, вдохновения, виды искусств и прочее прочее…

И по сей день работа над текстом продолжается, и мне сложно представить, что его вообще возможно когда-либо закончить.

Ведь чтобы его закончить, необходимо получить ответы на основополагающие вопросы Мироздания и существования человека, над которыми человечество бьется уже более 2000 лет.

Но все же писав этот текст, я старался не уходить далеко от основной темы – темы искусства, творчества и живописи, которая и прослеживается в тексте как основная.

Каждая строчка, изложенная здесь, это настоящая драгоценность, которая собиралась мной на протяжении многих лет. И этот сбор, продолжается, и по сей день.

Конечно, сейчас, перечитывая этот текст, мне даже становится смешно, какие мысли я сюда записывал в начале и насколько мои взгляды изменились с тех пор.

Но я решил оставить весь текст, как он был записан, без редактирования и удаления каких-либо фрагментов, чтобы можно было проследить ход и развитие мысли. Текст опубликован в хронологическом порядке, начиная с самых ранних записей. Постепенно я буду добавлять сюда все новые и новые записи. Каждая мысль отделена от другой, разделительной полосой.

Все те мысли, которые принадлежат так сказать моей голове :), не обозначены никаким источников (автором) в тексте, все остальные мысли обозначены либо автором, либо источником.

Я решил опубликовать этот текст, так как он оказал большее влияние на меня, и впредь очень помогает мне двигаться дальше, в жизни и творчестве.

Я уверен, что он может оказать глубокое воздействие на людей творческих профессий и не только, а также помочь человеку на его жизненном и творческом пути, как он помог мне.

Я не преследую цели вступать в какие-либо дискуссии, споры, диалоги, касательно текста, так как изначально он записывался как монолог. Моя задача просто сообщить информацию.

Как говорил великий изобретатель и футуролог Жак Фреско: “Никогда не говорите с людьми, чтобы завоевать их одобрение, говорите с людьми только чтобы сообщить им что-то”.

Единственная просьба к читателю, дочитать весь текст до конца. Возможно это займет у вас не один день, но только в этом случае он окажет на вас должное влияние.

Спасибо и приятного чтения!

Автор: Торбин Илья

О цели искусства:

Недавно посмотрел документальный фильм о творчестве Казимира Малевича. Не знаю почему, но этот фильм заставил меня задуматься над вопросом истиной цели искусства и записать свои мысли на бумаге.

Эта мысль пришла внезапно, как гром среди ясного неба. Умозаключение длилось совсем короткий промежуток времени, и ответ пришел почти сразу. Действительно если глубоко задуматься над вопросом: В чем заключается цель всего искусства в целом? То становится очевидно, что истинная цель искусства заключается в объединении с творцом и природой. Если бог есть любовь, то целью искусства становится чувство любви.

Т.е. человек, смотрящий на картину художника либо должен почувствовать любовь, смотря на нее, либо задуматься о божественном и сути своего существования.

Таким образом, искусство должно постоянно напоминать человеку о боге, либо человек должен чувствовать любовь в душе, когда он имеет дело с предметами искусства, с целью развития собственной души и приближении к божественному.

Каждый человек носит бога в себе. Он создан по его образу и подобию. Но вследствие своего земного существования, человек утрачивает эту связь, но он никогда не может потерять ее полностью. Причем причины утраты связи были созданы самим человечеством на протяжении веков.

Почему это происходит, ответить сложно, т.к. здесь может быть очень много факторов определяющих эти причины. Это еще один вопрос для размышлений. Над ним я подумаю позже, чтобы не отходить от темы.

Итак, получается, что искусство существует для восстановления и поддержания этой связи. Тоже можно сказать и про религию. Значит для того чтобы заниматься каким-либо искусством, нужно лишь одно – умение преобразовывать свои идеи в чувство любви любым способом, и донести эти идеи и ощущения до людей.

Самое интересное то, что не каждый человек сможет почувствовать любовь в произведении. Почему? Потому что у каждого человека душа развита по-разному.

Это значит что у кого-то количество энергии выше, а у кого-то ниже. Тем не менее, сути это не меняет и тот и другой человек. Развитие души зависит от того, как человек жил в прошлых жизнях, какое количество энергии (любви) он за это время накопил.

И как он живет эту жизнь, здесь многое зависит от условий, в которых он родился (родители, воспитание, страна и т.д.). Это тоже отдельный вопрос, поэтому не будем на нем останавливаться.

Значит, оценить произведение искусства и почувствовать его смогут только те люди, которые имеют примерно одинаковый уровень энергии, как и художник написавший произведение. Т.е. для других оно не имеет смысла.

Можно ли создать произведение для всех? Скорей всего нет, потому что всегда будут люди с низким уровнем энергии и всегда будут с высоким. Потому что без ненависти не бывает любви, дня без ночи и т.д. Цикличность и диалектика – ключ к развитию.

Следовательно, люди начинают интересоваться искусством тогда, когда они уже к этому готовы духовно. Вселенная едина, значит и искусство должно стремиться к единству.

Сейчас искусству обучают. Как обучают? Как ремеслу. Но это не ремесло! Это уровень развития души. Т.е. рисовать может каждый, но передать любовь может только тот, кто сам ее чувствует.

Значит для того чтобы создать произведение искусства не обязательно уметь рисовать. Но обязательно самому чувствовать единство с творцом. Т.е. человек, не верящий в бога, а главное сам его не чувствующий в себе, не может создать произведение искусства.

Для этого ему надо работать над своей душой. Само собой такой человек и не будет его создавать, потому что не будет необходимой энергии для этого и соответственно такого желания не возникнет.

Если вспомнить Ван Гога, то его искусство было признано только после его смерти. Т.е. люди стали готовы только в этот момент. Ван Гог опережал в своем духовном развитии половину человечества.

Большинство художников рисуют, что называется просто так. Т.е. у них появился какой-то образ они его и нарисовали. Если этот образ был изначально пропитан любовью, то это сработает.

Но в основном художник пытается нарисовать просто красивую картинку, нарисованную по всем правилам академизма, чтобы человеку она нравилась. Конечно, каждый, кто ее увидит, скажет, да вот это техника, вот это мастерство. Но в этом случае истиной цели не будет достигнуто.

Чтобы достигнуть цели нужно заставить человека задуматься над собственным существованием, задуматься о том, откуда он пришел и куда идет. Тогда мир сдвинется с мертвой точки.

Значит, художник должен думать не о том как правильно что-то нарисовать или как отточить свою технику, а о том как выразить свою идею так, чтобы она заставила человека задуматься и привести его к любви.

Многие великие художники так и делали, поэтому они и стали великими. Всех их объединяла эта цель, которая прослеживается в их работах и их жизни. Это не значит, что нужно забыть про правила в рисовании и технику, это значит, что все это имеет второстепенное значение.

Очевидно, что можно достичь цели, рисуя ужасные или страшные образы. Т.к. страх смерти, например, заставляет задуматься о боге. Значит, искусство не обязательно должно быть красивым.

К сожалению люди по своей природе очень глупы, особенно в наше время, когда сознание людей полностью уничтожено окружающей обстановкой и декорациями, и у них нет ни одной минуты времени подумать о своей жизни.

Они настолько заняты и у них так много вещей, которые их от этого отвлекают, что они не имеют такой возможности. Именно поэтому множество начинающих и талантливых художников топчется глупым обществом, жаждущим красивых картинок.

Только художник глубоко верующий в свои идеи и постоянно чувствующий поддержку свыше, может дойти до конца. Но такого рода вера приходит постепенно на протяжении всей жизни.

А ее топчут еще в зародыше. Такого допускать нельзя. Поэтому призываю всех начинающих художников никого не слушать, а слушать лишь свой внутренний голос, он обязательно должен сопровождаться чувством любви в душе. Если чувства нет, голос не слушать. Также хочу обратиться к преподавателям, не давите техникой, она имеет второстепенное значение.

Самое главное, что требуется от преподавателя заставить ученика загореться. Внушить ему идею, заставить засиять, именно заставить!!! Внушить вдохновение!

Это самое важное в творчестве, преподаватель, сделавший такой подвиг, будет очень сильно удивлен результатами своего ученика, даже если после этого он его больше не увидит. Это легко доказать т.к. все великие художники начали творить лишь получив одно вдохновение, одну искру от одного или нескольких людей. Обратите внимание, они творили не потому, что научились рисовать, а потому что загорелись этим. Это очень важно!!!

Мир это большой зоопарк, а мы в нем животные. Чтобы перестать быть животным зоопарка нужно вылезти из клетки. Еще 1 важный момент, творчество и искусство наполняет жизнь смыслом, а жизнь наполненная смыслом неминуемо становится счастливой. Я только начал проверять эту теорию на практике, поэтому пока не могу говорить наверняка.

Почему так мало людей занимаются искусством?

Первое – уровень энергии не позволяет, второе – окружающая среда созданная человеком, т.е страна, менталитет, воспитание и т.д. не дает человеку свободу выбора. А человек изначально родился свободным, а его же собратья отбирают ее у него.

Недавно я задумался еще над 1 вопросом. Как определить ценность произведения и в чем она выражается? Ясно, что ответов может быть много, и они будут противоречить друг другу.

На сегодняшний день не секрет, что ценность определяется деньгами и именем художника или музыканта. Очевидно, что это далеко от истины т.к. мы знаем много художников и музыкантов, которые были удостоены огромного внимания только после смерти. Как же тогда определить ценность? А нужно ее вообще определять? Я пришел к выводу, что ценность определяется силой ощущения.

Моя цель как художника заключается в том, чтобы своими работами заставить человека задуматься о собственном существовании, почувствовать любовь в душе, вспомнить откуда он пришел, куда он идет и зачем.

Заставить человека выйти за границы бытия, расширить кругозор своего мировоззрения, дать понять человеку, что он не один и что вселенная едина как вода в океане. Мой путь только начинается, поэтому я ничего не могу утверждать, а только предполагаю. Я могу глубоко ошибаться, но тем не менее это мой путь и я не знаю куда он меня приведет.

Как происходит творческий процесс в моем случае:

По большому счету все мои работы являют собой чистую импровизацию. Перед началом работы, в принципе, у меня уже есть общий образ картины в голове. Эти образы рождаются совершенно спонтанно и в разные периоды времени. Происхождение этих образов до сих пор мне неизвестно. Я просто чувствую, что они имеют определенное значение и требуют своего воплощения на полотне. Также образы могут возникать и в процессе работы.

Каждый образ я стараюсь запомнить и записать его описание в блокнот. После того, как я выбрал образ, я начинаю работу над ним. Воплощение образа происходит посредством импровизации. Импровизация для меня очень важна, так как импровизация это процесс подсознательный, а подсознание по некоторым теориям напрямую связана с душой человека, либо и есть душа. По этой причине эти образы являются для меня более реальными, чем та реальность, в которой мы пребываем. Так как каждый образ воплощается посредством импровизации, такого рода живопись очень сложно повторить. Каждая картина дается мне очень болезненно и ищет свой собственный способ и форму воплощения. Таким образом, я просто не в состоянии работать как фабрика и производить картины с той скоростью, с которой это делают другие художники.

По этой причине каждая работа является уникальной и в единственном экземпляре, и я не в состоянии повторить ни одну из них. Это именно то, что и отличает мою живопись от других художников, и то чем я дорожу и ценю в работах других художников. Еще одна особенность моей работы, это то, что я никогда не использую никакой натуры, фотографии или любых других объектов для копирования или основы для картины. Все объекты и образы картины, рождаются исключительно посредством воображения и импровизации.

Происхождение образа:

Все мои образы приходят мне либо во сне, либо наяву. Они выглядят как мутные фотографии. Они бывают как цветные, так и черно белые. Они могут появиться где угодно и когда угодно. Как правило, они появляются вследствие мыслительного процесса над какой-либо темой.

Но часто бывало и так что они возникают при просмотре какого-либо фильма или чтении книги. Часто сам образ совпадает с тематикой самого процесса.

Изначально я совершенно не понимал эти образы, было лишь интуитивное ощущение их значимости и ощущение того, что эти образы должны воплотиться на холсте. Со временем я начал понимать и их значение, после того как холст закончен.

Хотя я считаю, что любая логическая попытка понять ту или иную работу обречена на провал изначально. Но тем не менее у меня есть несколько работ, которые до сих пор являются для меня загадкой.

Я убежден, что подобные образы приходят абсолютно каждому человеку в той или иной форме. Но не каждый способен их прочитать или сохранить в памяти. В большинстве случаев люди вообще их не замечают или стараются не замечать. До сих пор источник и истинное значение этих образов остаются для меня загадкой.

Воплощение образа:

Каждый образ хранится и вынашивается в сознании некоторое время. Это время определяется самим образом и не поддается никакой логике. Он реализуется тогда, когда наступает его время.

Композиция образа никогда не меняется!

Меняется лишь цветовая гамма и некоторые детали внутри композиции. Само изменение происходит в процессе работы. Как правило, каждый образ проявляется достаточно мучительно. Думаю, что со временем этот процесс перестанет быть таковым.

Я пытаюсь найти образы ощущений, я занимаюсь исследованием и поисками внутреннего во внешнем. Для меня гораздо важнее ощущение от картины, нежели то, что на ней нарисовано.

Я работаю над картиной до тех пор, пока не появится внутреннее ощущение того, что она закончена. Это ощущение трудно описать словами. То же самое ощущение я использую для оценки картин других художников.

Если попытаться его охарактеризовать, то это выглядит так: у вас возникает внутреннее ощущение чего-то странного, но что именно вы не можете объяснить. Либо это может выглядеть как состояние без причинной любви, у которой нет самого объекта этой любви.

Мышление:

Я заметил, что мое мышление стремится к мышлению целого в частном. Если представить мышление Вселенной, то становится очевидно, что вся планета Земля для Вселенной, не больше чем пещинка в горе песка. Т.е. Вселенная видит всю картину в целом. И для нее наша планета ничем не отличается и ничем не значимее других планет.

В своих работах я пытаюсь найти собирательные образы и обогатить их эмоциональным фоном. Я не рассказываю какую-то конкретную историю, я стараюсь показать целое, общее для всех. Я ищу концентрацию образов, некий эмоциональный сгусток энергии.

Эмоции здесь очень важны, т.к. что наша жизнь, если не эмоции и чувства. Без этого наша жизнь потеряла бы все свои краски. Именно к такому виду мышления я пытаюсь приблизиться. Конечно и целой жизни может не хватить, для того чтобы достичь этой цели.

Я пытаюсь найти сильные внутренние ощущения и выпустить их наружу во внешних формах. Я как бы вытаскиваю содержание на поверхность. Именно потому, что я работаю без использования натуры, фотографии и любых моделей, мои образы как я считаю, наиболее приближены к реальности, т.к. они идут напрямую из подсознания. Подсознание по некоторым теориям есть душа человека, именно поэтому эта реальность, гораздо реальней любой другой реальности.

Невозможно оценить искусство логически. Оно не поддается логическому обоснованию или оценке. Художник часто обманывает сам себя, когда пытается понять свою же картину с точки зрения логики или сознания.

Метафизики называют глаз знаком зрения. Мы воспринимаем живопись с помощью визуального восприятия. Что если закрыть глаза и смотреть на картину, что почувствует человек? Вероятно ничего, т.к. нет органа восприятия. Можно ли создать произведение, которое будет энергетически воздействовать на человека, даже с закрытыми глазами? Это не простой вопрос.

Тут нужно обратиться к тому, как мы воспринимаем живопись.

Мы смотрим на полотно, и далее возникает 2 варианта:

Мы начинаем логически обосновывать и анализировать работу, с точки зрения техники художника, передачи перспективы, реалистичности изображения и сюжета, соотношения цветов и т.д. На мой взгляд, такое отношение к живописи как минимум глупое. Ведь живопись это не телевизор и не автомобиль, которые как раз мы и оцениваем с точки зрения качества сборки и т.д. Живопись это внутренний крик художника.
Этот вариант гораздо ближе к истине. Здесь мы воспринимаем живопись, просто основываясь на своих внутренних ощущениях, которые вызывает полотно, переданные с помощью глаз. Здесь абсолютно невозможно включение сознания и логики в процесс восприятия, иначе мы вернемся к первому варианту.

Здесь нам не важно, как это написано, что нарисовано, чем и кем. Здесь важны именно ощущения, т.к. именно ощущения интуитивно чувственного уровня связаны с самим духом человека.

Поэтому здесь отбрасывается весь анализ, логика и само сознание. Именно такой подход дает истинное понимание произведения. Произведение, написанное в подобном состоянии, неминуемо будет соответствующим образом влиять и на зрителя. Это условие может относиться ко всему искусству в целом.

Только что родившийся человек, подобен маленькому ребенку, потерявшемуся в лесу. Всю остальную жизнь он ищет дорогу домой.

Художник это зеркало вселенной.

Искусство возвращает человека к богу.

Каждый художник был вдохновлен предыдущими.

Художник – это человек занимающийся созданием духовной пищи. Духовная пища – это то, что создает тонкие вибрации души в человеке.

Создание любого произведения искусства подобно рождению ребенка, всегда происходит в муках.

Набивать нужно не руку, а душу.

В окопах атеистов нет.

Я думаю что, любой художник чувствует над собой бремя одиночества, не то чтобы это его некий крест, это больше похоже на его верного спутника, который идет с ним на протяжение его жизни.

Настоящих творцов во все времена было не много, но они были во все времена.

Музыкант работает в уровне здесь и сейчас, художник концентрирует реальность и затем объектом реальности становятся не только его работы, но и его судьба, образ жизни и сама личность.

Человек, глубоко чувствующий свою суть, даже в самом неприглядном предмете или явлении может рассмотреть вселенную.

А. Тарковский: Кто такой поэт (художник) в кино?

Это человек, который воссоздает свой собственный мир, а не пытается воссоздать мир, найденный им в окружающей действительности.

А. Тарковский: “Художник всегда испытывает давление, для него никогда не будет идеальных условий для работы”

А. Тарковский: “Художник, должен верить в свою идею, поскольку вера объединяет его систему образов, за которой стоит жизнь”

Художник, который может объяснить собственный процесс создания произведения, не занимается искусством.

Плотин (Александрийский философ): “Красота – это свет истины через материю”

Художник создает, а не производит.

Нет такой формы, как нет ничего в мире, что не говорило бы ничего (также как слова, любое слово уже само по себе несет в себе определенный смысл, даже если оно находиться вне контекста).

Так как искусство воздействует на чувство, то оно и осуществлено быть может только через чувство. (В. Кандинский)

Искусство требует времени, потому что оно требует созерцания, а созерцание близко к шуму моря или к молитве (А.Кончаловский)

Искусство есть сообщение чувства (Л.Н.Толстой)

Делакруа: Природа есть словарь художника.

Каждый человек ищет для себя свой собственный храм, это не место под солнцем, это место для молитвы, медитации и уединения. У каждого человека, так или иначе, есть такой храм, иногда он приобретает совсем уродливые формы.

У художника таким храмом является его мастерская, у музыканта музыкальная студия, у человека не заурядного, это может быть ночной клуб, у кого-то это бар, у кого-то это сам процесс употребления какого-то наркотика, в том числе и секс.

Так как понятие молитвы у других людей может быть совсем иное, кардинально отличающееся от общего понимания этого слова. В данном случае это слово используется в тексте как собирательный образ, хотя возможно оно совсем неуместно.

Человек не может существовать без подобного храма, иначе его жизнь становится бессмысленной и кажется ему невыносимо скучной. Поэтому каждый человек ищет свой храм и достаточно часто меняет один на другой, пока не найдет то, что искал. Это может быть практически бесконечный процесс.

Человек есть существо ко всему привыкающее, и я полагаю это самое лучшее его определение. (Ф.М.Достоевский)

Без какой-нибудь цели и стремления к ней, ни живет ни один человек. Потеряв цель и надежду, человек с тоски обращается не редко в чудовище.

(Ф.М.Достоевский)

Действительность бесконечно разнообразна, в сравнении со всеми, даже и самыми хитрейшими выводами отвлеченной мысли, и не терпит резких и крупных различений. Действительность стремится к раздроблению. (Ф.М.Достоевский)

Ничего нет ужаснее, чем жить не в своей среде.

(Ф.М.Достоевский)

Если бы мы могли совершенно не принимать в расчет все правила и общепринятые способы, которыми делаются фильмы, книги и прочее, какие бы замечательные вещи можно было бы создавать (из дневников А.А.Тарковского)

Пусть мы проедем из конца в конец любые земли – нигде в мире мы не найдем чужой нам страны, отовсюду одинаково можно поднять глаза к небу (Сенека)

Любая фальшь убивает все живое в поэтической ткани (из дневников А.А.Тарковского)

Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь боролся, опускаясь, падая. Возвышение же всегда борьба. (из дневников А.А.Тарковского)

Поэт призван вызывать душевные потрясения, а не воспитывать идол у поклонников (фильм “Зеркало” А.Тарковский)

Создание произведения искусства есть поступок.

Я не хочу создавать иллюзию реальности, я хочу создавать реальность, но реальность не визуальную, а чувственную.

Не метод ищет ощущение, а ощущение ищет нужный ему метод, это большая разница. Именно поэтому невозможно найти или обучиться универсальной техники или методу, чтобы выразить то, что ищет или чувствует художник.

Современное искусство превратилось лишь в демонстрацию метода (слова А.Солженицына, не помню где).

Не выраженные чувства никогда не забываются. (“Ностальгия” реж. А.Тарковский)

После прочтения стихов Пушкина, придумалось своё стихотворение:

Однажды знамения увиденный знак

Черпнул вдохновения и тут же иссяк

Рассыпался прахом во чреве небес

Устал, растворился и тут же воскрес.

Восстал из могилы украденный взор

Настал его век и его разговор.

Я все больше прихожу к мысли, что не само произведение искусства имеет смысл, а скорее вера в него, самого художника. Только вера имеет истинное значение в нашей жизни, все остальное иллюзия. Вера вдыхает жизнь в холст, ноты или кинопленку. Не важно что изображено, как это сделано и т.д., важно сколько в этом веры.

Искусство – это путешествие в неведомый мир, словно неожиданная возможность удовлетворения вечной человеческой нужды. (Марк Ротко)

Художник в своих произведениях преломляет жизнь в призме личного восприятия и показывает в неповторимых ракурсах разные стороны действительности. (А.Тарковский “Запечатленное время”)

Истинный художественный образ – это всегда наличие органической связи идеи и формы. (А.Тарковский “Запечатленное время”)

Так или иначе, любой истинный художник, это всегда поэт, он имеет поэтическое видение, это почти всегда так, без исключений.

Абсолютное постижимо лишь верой и творчеством. (А.Тарковский “Запечатленное время”)

Прочесть хорошую книгу так же трудно как ее написать. (Гёте)

Мой опыт который раз доказывает, невозможность научить быть художников посредством вуза. Для того чтобы им стать, недостаточно что-то выучить, приобрести профессиональные навыки и приемы. Более того, как сказано кем-то – чтобы хорошо писать, нужно забыть грамматику. (А.Тарковский “Запечатленное время”)

Процесс создания любого произведения состоит из борьбы с материалом, который художник старается преодолеть во имя полной и совершенной реализации своей главной мысли, живущей в ее первом непосредственном ощущении. (А.Тарковский “Запечатленное время”)

Каждый художник, как говорится, пьет из своего стакана. (А.Тарковский “Запечатленное время”)

Андрей Тарковский выписки из книги “Запечатленное время”:

Бездуховное искусство несет в себе свою собственную трагедию. Даже констатация бездуховности времени, в котором живет художник, требует от него самого определенной духовной высоты. Настоящий художник всегда служит бессмертию — пытается обессмертить мир и человека в этом мире. Художник, не пытающийся отыскать абсолютную истину, пренебрегающий глобальными целями ради частностей, — всего лишь временщик.

Как раз самая сложная, выматывающая, изнуряющая задача художника возникает в плоскости чисто нравственной — от него требуется предельная честность и искренность перед самим собою. Это означает — быть честным и ответственным перед зрителем.

Настоящее уважение к зрителю, к собеседнику покоится на уверенности, что он не глупее тебя.

Художник имеет только одну возможность — предложить зрителю свою честность и искренность в единоборстве с материалом. Зритель оценит и поймет смысл наших усилий.

Стараться понравиться зрителю, некритически перенимая его вкусы, означает не уважать этого зрителя. Мы просто хотим получить от этого зрителя деньги, а воспитываем не зрителя на высоких образцах искусства художника, чтобы он обеспечивал доход. Зритель же продолжает пребывать в сознании собственного довольства и правоты — правоты чаще всего весьма относительной. Не воспитывая в зрителе способности критического отношения к собственным суждениям, мы тем самым в конечном итоге проявляем к нему полное равнодушие...

Художник, конечно, может заблуждаться, но если эти заблуждения искренни, то они все равно достойны внимания, потому что воспроизводят реальность духовной жизни художника, его метаний и борьбы, рожденных все той же окружающей действительностью. А кто владеет истиной в конечной инстанции?.. А разговоры и дискуссии о том, что можно изображать, а чего изображать не следует, — это обывательские и безнравственные попытки исказить истину.

Настоящий художественный замысел всегда мучителен для художника и почти жизненно опасен. И реализация такого замысла может уравниваться только с жизненным поступком — так было всегда и со всеми, кто занимался искусством.

Художник имеет право на творчество лишь тогда, когда оно является его жизненной потребностью. Когда творчество для него не посторонняя случайная деятельность, а единственный способ существования его репродуцирующего «Я».

Искусство символизирует смысл нашего существования.

Как правило, художественное произведение входит в сложные взаимоотношения с чисто теоретическими идеями, которыми руководствовался автор, и не исчерпывается ими — художественная ткань всегда богаче того, что укладывается в теоретическую схему.

Никакая свобода не может устроить человека раз и навсегда без той духовной работы, которой она оплачена.

Так же и искусство существует, как брошенное в воду человеческое тело, — оно существует, как инстинкт человечества не утонуть в духовном значении.

Дело все в том, что мы живем в воображаемом мире, мы сами творим его. И потому сами же зависим от его недостатков, но могли бы зависеть и от его достоинств.

Самое главное для художника – это не врать самому себе, быть абсолютно искренним и открытым в своем творчестве, не играть в “поддавки” со зрителем, не пытаться следовать какому-то стилю или технике, только в этом случае его произведения достучаться до сердец людей, ибо когда ты не врешь себе, ты даже физически не сможешь соврать другому.

“Когда человек ясно выражает то, что хочет выразить, разве этого, строго говоря, недостаточно? Когда он умеет выражать свои мысли красиво, его, не спорю, приятнее слушать; но это не слишком прибавляет к красоте правды, которая прекрасна сама по себе”. (Из дневников Ван Гога)

Спокоен только мертвый. Удивительный парадокс, всегда человеку всего будет мало, всегда его что-то не устраивает, чего-то не хватает, я вижу в этом какую-то жизненную закономерность, один из ее смыслов. Даже самый святой монах всегда не удовлетворен своей духовной работой или ее результатом, самые богатые люди мира всегда хотят еще чего-то. Человек никогда не останавливается, т.е. кому ничего не надо, давно лежат на кладбище. В этом есть какая-то правда жизни, человек всегда был и будет находиться в определенном поиске, поиск есть тень жизни и ее отражение.

Кажется я начинаю понимать суть зла :). Любое зло рано или поздно начинает оцениваться и анализироваться человеком, а главное человек начинает чувствовать его разрушающую сторону, сторону тьмы, и тем самым у человека как бы появляется стимул в поисках света, это задает ему траекторию и вызывает потребность в любви. Поэтому увеличения количества зла на планете, говорит нам о нашей большей духовной деградации.

Прожить можно без многого, без одной только красоты невозможно. Кто не любит природу, не любит и человека. Жизнь – хороша. И надо так сделать, чтобы это мог подтвердить на земле всякий. (Ф.М.Достоевский)

Художник концентрирует окружающую его реальность, им увиденную и пережитую, и трансформирует этот опыт в художественный образ, тем самым трансформируя реальность во что-то более запоминающееся и более значимое. Именно поэтому художник в состоянии превратить обыденное в неординарное, обычное в необычное, простое в сложное и наоборот.

В момент создания произведения искусства, происходит как бы концентрация реальности, ее сгущение, формой которого есть художественный образ. Именно поэтому искусство выходит за рамки времени, т.к. во время такого сгущения реальности происходит разрыв границ времени, что приводит к выходу в абсолют.

Художник не имеет права на то, чтобы отделять свою жизнь от своего творчества, при этом как бы неся две отдельных ответственности перед своим творчеством и своей жизнью.

Люсьен Фрейд. Статья: Некоторые мысли о живописи (1954 год)

Цель моих картин — попытаться воздействовать на чувства при помощи интенсификации реальности. Может ли это быть достигнуто, зависит от того, насколько сильно художник понимает и чувствует человека или объект, который он избрал. Поэтому живопись это единственное искусство, в котором интуитивные способности художника могут иметь большее значение, чем реальное знание или ум.

Художник воплощает для других свои глубоко внутренние чувства к тому, что ему небезразлично. Его секрет становится известным каждому, кто видит картину в том напряжении, в котором она ощутима. Художник должен дать абсолютную свободу всем своим чувствам и ощущениям, не отвергая ничего из того, что естественным образом его увлекает.

Именно потворство своим желаниям как дисциплина, с помощью которой он отвергает то, что для него несущественно, и формирует его вкусы. Вкусы художника должны произрастать из того, что овладевает им в жизни настолько, что он не будет задаваться вопросом, чем ему следует заняться в искусстве. Только через полное понимание своих чувств он может освободиться от всякой тенденции смотреть на вещи взглядом, приводящим их в соответствие с готовой концепцией.

Если это понимание не будет присутствовать постоянно, то он будет смотреть на жизнь как на материал для своей определенной линии в искусстве. Глядя на что-нибудь, он будет задавать себе вопрос: "Могу ли я сделать из этого свою картину?" И таким образом его работа выродится, перестав быть движущим средством его чувства. Кто-нибудь мог бы сказать, что он должен формировать свое искусство, а не свои вкусы, таким образом изолируя его от эмоции, которая могла бы сделать его живым для других.

Одержимость художника темой это все, что должно вести его в работе. Творить произведение искусства людей заставляет не знание самого процесса, а необходимость соединения со своими чувствами об избранном объекте с такой интенсивностью, что эти чувства становятся заразительны. Тем не менее художник должен поместить себя на некоторой эмоциональной дистанции от темы для того, чтобы позволить ей говорить. Он может задушить ее, если он позволит своей страсти переполнить себя в процессе написания картины.

Художники, которые отказывают себе в представлении жизни и ограничивают свой язык исключительно абстрактными формами, лишают себя воможности вызвать нечто большее, чем эстетические эмоции.

Художники, которые используют саму жизнь в качестве предмета своего творчества, работая напротив своего объекта или, держа его в сознании, делают это для того, чтобы перевести жизнь в искусство почти буквально, так, как она есть.

Тема должна находиться под пристальным вниманием: если это делается денно и нощно, то тема — он, она или оно — в конце концов раскроет все, без чего сам выбор невозможен; они раскроют это через всевозможные аспекты своих жизней или через отсутствие жизни, через движения и состояния, через каждую смену одного момента другим.

Это то самое знание жизни, которое может дать искусству полную независимость от жизни, независимость, которая необходима, поскольку для того, чтобы картина воздействовала на нас, она должна не просто напоминать нам жизнь, а должна обрести свою собственную жизнь с тем, чтобы в точности ее отражать. Я бы сказал, что необходимо целостное знание жизни для того, чтобы сделать картину независимой от жизни, потому что когда у художника есть отдаленное восхищение натурой, благоговение перед ней, которое мешает ее исследовать, он может только поверхностно ее копировать, не имея смелости ее изменить.

Художник должен думать обо всем, что он видит, как о находящемся там исключительно для него и для его удовольствия. Художник, который пытается служить натуре, является лишь художником-исполнителем. И поскольку модель, которую он так прилежно копирует, не будет повешена рядом с картиной, а картина будет жить своей собственной жизнью, то никому не интересно, насколько точно модель скопирована. Будет ли она убедительной или нет, зависит исключительно от того, что есть в ней, от того, что в ней можно увидеть.

Модель должна только исполнить для художника очень личную функцию — обеспечить ему исходную точку для волнения. Картина это все, что он чувствует в ней (модели), все то в ней, что он считает необходимым сохранить, все, что он в ней изобрел. Если бы все те качества, которые художник взял из модели для картины, были действительно оттуда взяты, то ни одного человека нельзя было бы нарисовать дважды.

Аура, которая окружает человек или объект, в той же мере является их частью, как и их плоть. Воздействие, которое они производят в пространстве, связано с ними так же, как их запах или цвет. Пространственное воздействие двух различных индивидуальностей может отличаться так же сильно, как воздействие свечи и электрической лампочки.

Поэтому художник должен придавать воздуху, окружающему натуру, такое же значение, что и самой натуре. Только через наблюдение и восприятие атмосферы он может зафиксировать то чувство, которое он желает, чтобы картина вызвала.

Момент полного счастья никогда не возникает во время творчества. Его ожидание ощутимо в процессе творчества, но оно исчезает по мере приближения к концу работы. Потому что именно тогда художник осознает, что он всего-навсего пишет картину. До того момента он почти имел смелость думать, что он вдохнет в нее жизнь.

Если бы этого не было, то по окончании совершенной картины художник мог бы завершить свою деятельность. Эта огромная неудовлетворенность ведет его дальше. Таким образом процесс творчества становится необходим художнику больше, чем сама картина. Этот процесс фактически формирует привычку.

Главное преодолеть ужас перед чистым листом бумаги (Борис Стругацкий)

Честный человек – тот, кто знает, что не может потребить больше, чем сам произвел (“Атлант расправил плечи”)

<...дух не спокоен теперь; но в этой <борьбе> духа созревают обыкновенно характеры сильные; туманный взор яснеет, а вера в жизнь получает источник более чистый и возвышенный. Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Всё в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну; учиться, «что значит человек и жизнь», — в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно; более ничего не скажу о себе. Я в себе уверен. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком. Прощай. Твой друг и брат (Ф.М.Достоевский “Письма брату”)

Смерть – есть помощь для души.

Творчество – есть безответная отдача энергии в мир, сутью которой является беспричинная любовь.

Л.Н.Толстой, мысли:

Говорят, человек не свободен, потому что все, что он делает, имеет свою предшествующую во времени причину. Но человек действует всегда только в настоящем, а настоящее вне времени; оно только точка соприкосновения прошедшего и будущего, и потому в момент настоящего человек всегда свободен.

Не беспокойся о завтрашнем, потому что нет завтра. Есть только нынче; живи для него, и если твое нынче хорошо, то оно добро всегда.

Растут люди только испытаниями. Хорошо знать это и так принимать выпадающие на нашу долю горести, облегчать свой крест тем, чтобы охотно подставлять под него спину.

Если признать жизнь не в теле, а в духе, то нет смерти, есть только освобождение от тела.

Мы создаем в душе нечто такое, что не подлежит смерти. Отдели только в своей мысли то, что не телесно, и ты поймешь, что в тебе не умирает.

Мы не имеем никакого права быть недовольными этой жизнью. Если нам кажется, что мы недовольны ею, то это значит только то, что мы имеем основание быть недовольными собою.

Истинно знает закон Бога человек только тогда, когда делает то, что считает законом Бога.

Есть обязанности к ближнему, и есть у каждого человека обязанность к себе, к тому духу, который живет в нем.

Отгоняй от себя все то, что мешает тебе видеть свою связь со всем живым.

Необходимость признания Бога чувствуется яснее всего тогда, когда мы отказываемся от Него, забываем Его.

Если спросить у человека, кто он, никакой человек не может ничего другого ответить, как только то, что я – Я. А если все люди – Я, то я это во всех одно и то же. Так оно и есть.

Не заботьтесь о том, чтобы другие любили вас. Любите, и вас будут любить.

Грешить – дело человеческое, оправдывать свой грех – дело дьявольское.

Половое чувство и во всех животных, и в человеке вложено для великого дела продолжения рода, и потому грех думать, что чувство это дано человеку только для удовольствия.

Если один человек может решить, что для добра многих надо сделать зло другому, то этот другой человек может точно также решить, что для добра многих надо сделать зло тому первому, и так все будут делать зло друг другу и считать себя правыми.

Настоящее Я человека - духовно. И это Я одно во всех. Так как же могут быть не равны между собою люди?

Неуважение к преданию не сделало одной тысячной того зла, которое производит это уважение к обычаям, законам, учреждениям, не имеющим в наше время никакого разумного оправдания.

Наказание есть понятие, из которого начинает вырастать человечество.

Только тот, кто не верит в Бога, может верить в то, что такие же люди, как и он сам, могут устроить его жизнь так, чтобы она была лучше.

Убийство всегда убийство, кто бы ни разрешал его, и какое бы ни было его оправдание; и потому те, кто убивают, или готовятся к тому, чтобы убивать, преступники, как бы они ни назывались.

Истинным законом Бога может быть только тот закон, который один для всех людей.

Не стыдно и не вредно не знать. Всего знать не можем, а стыдно и вредно притворяться, что знаешь, чего не знаешь.

Доброй жизнью может жить только тот, кто постоянно об этом думает.

Приучайся видеть доброе во всех людях, только не в себе, и также приучайся осуждать только себя, а не других людей.

Мудрецу сказали о том, что его считают дурным человеком. Он отвечал: “Хорошо еще, что они не все знают про меня, они бы еще не то сказали”

Не хвали себя, не осуждай и не спорь.

Все начала грехов в мыслях.

Мудрость достигается внутренней работой в уединении и такой же работой над самим собою в общении с людьми.

Мной под вдохновением одной из притч Льва Толстого, была написана своя.

Притча “Абсолютно счастливая жизнь, абсолютно несчастного человека”

Жил был мальчик, и детство его проходило весело и беззаботно. Мальчик рос, и стали его посещать чувства беспокойства и неудовлетворения. Он начал замечать, что ему чего-то не хватает. Первое что он заметил, и что его особо беспокоило, являлось тем фактом, что он был беден, по сравнению с его друзьями и окружающими людьми. Мальчик начал прилагать все усилия для того, чтобы как можно быстрее разбогатеть и через несколько лет он все-таки добился своего.

Затем мальчик обнаружил, что он уже не так молод и его здоровье начало стремительно ухудшаться. Мальчик посчитал что здоровье, безусловно, дороже денег и начал тратить накопленные трудом деньги на восстановления своего здоровья, которое в свою очередь тратил для того, чтобы заработать деньги. И здесь он добился успеха.

Уже имея и деньги и восстановленное здоровье, мальчик начал беспокоиться о своем будущем и чувствовал себя несчастным, потому что он был одинок и не имел ни семьи, ни детей.

Уже будучи зрелым мужчиной, мальчик случайно на улице познакомился с очень красивой женщиной, которая вскоре и стала его женой, о чем он даже и мечтать не смел. Мальчик был очень рад и счастлив. Но все же его мучило то, что у него до сих пор нет детей. Спустя некоторое время его жена родила ему подряд сразу троих детей. Мальчик был просто на небесах от счастья, наконец-то он добился своего, к тому же к тому времени он был уже очень богатым человеком и мог позволить себе буквально все что хотел.

Наконец-то подумал он, у него все есть, все о чем он мог только мечтать, теперь он стал, наверно, самым счастливым человеком на земле. Но его счастье длилось не долго, его дети росли и мальчика опять начало посещать чувство неудовлетворения.

Он никак не мог понять, чего же ему еще не хватает, ведь его жизни могли позавидовать миллионы людей на планете. Парня начало буквально рвать на части, то он пускался в пьянство, спускал деньги в казино, покупал ненужные и очень дорогие вещи, частные самолеты, яхты, замки, острова в тропических странах, на которых он почти не бывал, дело даже доходило до проституток и тяжелых наркотиков. Чем сильнее он пускался в разврат, тем большая доза ему требовалась в следующий раз, для того чтобы как-то заглушить это ужасное чувство бессмысленности и неудовлетворенности внутри.

В конце концов, он подошел к последней черте, к черте заступив за которую, люди уже не возвращаются обратно. Спустя много лет, оказавшись на больничной койке с циррозом печени, мальчик смутно вспоминал последние события ушедших лет. Его жена давно ушла от него, забрав всех детей, когда узнала, что он ей изменяет. Его дети редко навещали его, они не хотели видеть, как их отец медленно уничтожает себя, превращаясь в животное.

Лежа под капельницей мальчик начал хаотично хвататься за последние искры надежды в его жизни. Ведь я же скоро умру, подумал он, а может быть очень скоро, ведь мы же все умрем, мысли хаотично путались в бессвязный комок, словно кто-то лепил снеговика в его голове.

А зачем же тогда это все, осенило парня, зачем мне все это, зачем мне все эти деньги, дома, яхты, ведь даже свою семью я потеряю, друзей и даже здоровье будет не нужно, ведь когда я умру, у меня и детей то уже не будет, ничего не будет, ничего…

Но как… Ведь я всю жизнь работал, развивался, я столько теперь знаю про жизнь, я столько книг прочитал, я же целая ходячая библиотека, столько навыков я освоил, я так много умею и так много знаю. Чем же я все время был недоволен, почему мне все время было мало того, что я имел.

Почему я так и не нашел то, чего мне не хватало. Но если я умру, я все потеряю, и даже то, что я так усердно искал. Я потеряю свои знания, ведь знания это мой мозг, а мои способности и умения, вряд ли и они сохранятся. Но должно же что-то остаться после смерти, ведь что-то должно остаться.

Ааа… душа то останется, душа то останется, обрадовался мальчик, ведь душа то никуда не денется, не денется никуда.

И именно в тот самый момент, как гром среди ясного неба, мальчик с ужасом осознал, что то, что он искал всю свою жизнь во внешнем, было с ним с момента его рождения внутри него самого.

Ведь я всю жизнь был счастливым, прошептал он, я просто не знал об этом. Ведь в тот самый момент, когда я родился, я уже был счастлив. Какой же я идиот, ну какой же дурак, говорил он и бил себя по голове. Тот факт, что я живу сегодня, уже делает меня счастливым, я просто этого не понимал. У меня уже все было с самого начала, все было…

В течение следующих нескольких дней, здоровье мальчика начало стремительно улучшаться, врачи разводили руками и не могли поверить в чудесное выздоровление. Вскоре мальчика выписали из больницы и с того дня он перестал пить, предаваться утехам тела и другим теперь не нужным ему страстям.

Его жена была очень удивлена чудесным изменениям своего мужа и вскоре вернулась к нему вместе с детьми. Хотя парень и потерял все свои деньги и имущество, но все же уже не чувствовал себя несчастным человеком.

Впервые в жизни он почувствовал себя счастливым, счастливым человеком потерявшим все. Выходя из больницы мальчику было уже 50 лет отроду. Он стал жить очень размеренной и уединенной жизнью. Он уехал далеко в горы, поселился в глухой деревне на ее окраине и стал настоящим отшельником. Он завел собственное крестьянское хозяйство, скотину, птицу, лошадей и стал обычным крестьянином.

Он часто прогуливался по деревне и ходил к озеру и реке, которая текла неподалеку. Он по-настоящему полюбил природу, хотя раньше она его совершенно не интересовала. Он внимательно следил за тем, как живут насекомые, птицы и дикие животные, которых было много в тех краях.

Его соседи смотрели на него с недоумением и скрытым интересом. Большинство его просто считало чудаком. Его жена и дети часто навещали его. Спустя некоторое время по деревне начала распространяться молва о его необычном исцелении и духовном преображении.

Люди начали разговаривать с мальчиком и задавать ему вопросы, на которые мальчик охотно отвечал. Слухи распространялись на другие деревни и города, и к мальчику начали приезжать люди с разных уголков страны и расспрашивать его, о его жизни.

Разные люди приезжали, кому-то хотелось решить какие-то свои проблемы, с которыми он не мог справиться, кому-то была просто любопытна история мальчика, кто-то приезжал за учением, кому-то было просто интересно посмотреть на бывшего алкоголика, миллиардера и наркомана. Но не было среди них тех, кого эта история оставляла равнодушным.

Вскоре к дому мальчика началось ежегодное паломничество людей разных национальностей и классов. Все хотели получить ответ на свой вопрос, как ему жить на этой земле, как ему решить свои проблемы. Мальчик отвечал всем одинаково и почти всегда одно и то же. Он рассказывал свою историю и тот вывод, который он сделал годы спустя.

Люди внимательно его слушали, но не многие из них действительно поверили в его слова. В возрасте 95 лет, мальчик серьезно заболел, и у его кровати собрались все родственники и жители деревни. Мальчик тяжело дышал и был уже на последнем издыхании, когда кто-то из толпы торопливо спросил его: “Скажи, а что самое главное в жизни? Как все-таки стать по-настоящему счастливым?”

Мальчик отвечал медленно и тихо, так что всем пришлось создать тишину и прислушаться: Самое главное в жизни, прохрипел он, это Любовь. А любовь есть свойство и топливо души. Вы потеряете все что имеете, все ваше имущество, вашу семью, детей, друзей, ваши способности, разум и все ваши знания, и даже ваше собственное тело, с которым вы пока неразлучны, но Любовь останется с вами, она никуда не уходит.

И я оставляю вам все, что имею, но любовь свою ко всем вам и всему сущему я заберу с собой, вам нужно накопить свою, каждый уходит со своей, ведь для того чтобы рассеять тьму, необходимо разжечь огонь, а душа то дальше пойдет, душа то никуда не денется, не денется никуда…

В ту самую секунду, закончив предложение, мальчик испустил дух.

Важно создавать не иллюстрации, а образы ощущений, концентрацию и трансформацию реальности.

Никогда и никому не позволяйте убивать веру в вашу мечту и в вас самих, при встрече с такими людьми на своем жизненном пути, старайтесь обрывать все связи с этими людьми и держаться от них как можно дальше. Такие люди практически всегда являются вампирами, они питаются за счет энергии вашей веры, постепенно ее опустошая. Как только они высасывают вашу веру, они ищут себе другую жертву.

Человек – есть противоречие, противоречив человек ищущий, человек ищущий совершает множество ошибок, человек совершающий множество ошибок пребывает в движении, человек находящийся в движении - есть человек стремящийся к цели, человек стремящийся к цели - цели достигнет, человек достигший цели есть остановка движения, остановка движения – есть противоречие.

Всякая стадность прибежище не одаренности, все равно верность ли это Соловьеву или Канту или Марксу, истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно. (Б.Пастернак “Доктор Живаго”)

Л.Н.Толстой «Несчастный человек», притча:

Был один человек богат, а потом стал беден. Напали на него всякие несчастья: сначала сгорел его дом, потом подохла его скотина. Пошел он работать в дом и там попал к недоброму хозяину. Работал, работал, а когда пришло время к расчету, у хозяина, оказалось, нет денег, нечего платить.

И ушел он оттуда без денег и прожил все, что на себе было. Так прожился, что не на что было купить лаптей, и шел домой босиком. И сел он на дороге и стал жаловаться богу. «За что, — говорит, — мне такие несчастья! Нет на свете человека несчастнее меня!»

И вдруг видит-мимо него идет по дороге человек без ног, на одних коленках. И подумал он: «Мне нечего одеться, нечего обуться, нече… а ноги есть. А у этого и ног нет. Стало быть, несчастней меня». И перестал он жаловаться, и пошел домой, и стал стараться жить получше.

Цитаты гениального русского писателя Льва Толстова:

«Волей-неволей человек должен признать, что жизнь его не ограничивается его личностью от рождения и до смерти и что цель, сознаваемая им, есть цель достижимая и что в стремлении к ней — в сознании большей и большей своей греховности и в большем и большем осуществлении всей истины в своей жизни и в жизни мира и состоит и состояло и всегда будет состоять дело его жизни, неотделимой от жизни всего мира»

«Есть ли в моей жизни смысл, который не будет разрушен неминуемой смертью, ожидающей меня?»

«Есть только одно важное для всех дело в жизни — улучшать свою душу. Только в этом одном деле человеку не бывает помехи и только от этого дела человеку всегда бывает радостно»

«Живя с людьми, не забывай того, что ты узнал в уединении. В уединении обдумывай то, что узнал из общения с людьми»

«Жизнь — это переход из одной формы в другую. Жизнь этого мира есть материал для новой формы»

«Жизнь есть совершающееся творчество. Разница — там сотворен, а здесь творится. Орудие — любовь. Точка его — разум»

«Жизнь сознаваемая разумным сознанием — невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность любви»

«Жизнь человеческая, полная телесных страданий, всякую секунду могущая быть оборванной для того, чтобы не быть самой грубой насмешкой, должна иметь смысл такой, при котором значение жизни не нарушалось бы ни страданиями, ни её кратковременностью»

«Жизнь — установление нового отношения к миру через большее и большее подчинение животной личности разуму, и проявление большей степени любви»

«Жизнь, представляющаяся мне ничем, есть ничто»

«Времени нет, есть только мгновение. И поэтому в одно это мгновение надо полагать все свои силы»

«Время есть бесконечное движение, без единого момента покоя — и оно не может быть мыслимо иначе»

«Все строят планы, и никто не знает, проживёт ли он до вечера»

«Для бессмертной души нужно такое же и дело бессмертное, как она сама. И дело это, бесконечное совершенствование себя и мира — и дано ей»

«Для того чтобы жить доброй жизнью, нет надобности знать о том, откуда ты явился и что будет на том свете»

«Единственный смысл жизни человека — это совершенствование своей бессмертной основы. Все другие формы деятельности бессмысленны по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели»

«Если человек — только телесное существо, то смерть есть конец чего-то ничтожного. Если же человек — существо духовное, и душа только временно жила в теле, то смерть — только перемена»

«Зло только внутри нас, то есть там, откуда его можно вынуть»

«Значение жизни открыто в сознании человека, как стремление к благу. Уяснение этого блага, более и более точное определение его, составляет главную цель и работу жизни всего человечества»

«Идеал — это путеводная звезда. Без нее нет твердого направления, а нет направления — нет жизни»

«Истинное знание состоит в том, чтобы знать, что мы знаем то, что знаем, и не знаем того, чего не знаем, сказал Конфуций. Ложное же — в том, чтобы думать, что мы знаем то, чего не знаем, и не знаем того, что знаем; и нельзя дать более точного определения того ложного познания, которое царствует среди нас»

«Каждый поступок ничто в сравнении с бесконечностью пространства и времени, а вместе с тем действие его бесконечно в пространстве и времени»

«Кто усовершенствовался, тот не может верить тому, чтобы это усовершенствование кончилось»

«лучшие из молодежи — несчастные, колеблясь между самодовольством знания всей болтовни Дарвинов, Геккелей, Марксов, разных Метерлинков, Кнутов Гамсунов, Вейнингеров, Ницше и т.п., почитаемых ими великими мудрецами, и смутным сознанием бессмысленности на основании этих учений понимания жизни, все-таки ищут, и разумеется тщетно, объяснения смысла жизни и все больше и больше, как это и не может быть иначе, приходят в отчаяние»

«Безумец — это прежде всего человек, которого не понимают»

«Бессмыслица жизни есть единственное несомненное знание, доступное человеку»

«В области наук считается необходимым исследование, проверка изучаемого, и, хотя сами по себе предметы лженауки ничтожны, т.е. исключено из неё все то, что касается серьезных нравственных вопросов жизни, в ней не допускается ничего нелепого, прямо противного здравому смыслу. Область же религии, к которой отнесены все серьезные жизненные, нравственные вопросы, вся переполнена бессмысленными чудесами, догматами, прямо противными здравому смыслу, часто даже и нравственному чувству, к устранению которых никто не смеет прикоснуться»

«В чём цель жизни? Воспроизведение себе подобных. Зачем? Служить людям. А тем, кому мы будем служить, что делать? Служить Богу? Разве Он не может без нас сделать, что ему нужно. Если Он и велит служить себе, то только для нашего блага. Жизнь не может иметь другой цели, как благо, радость»

«Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если б он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил»

«Вера есть понимание смысла жизни и признание вытекающих из этого понимания обязанностей»

«Верьте себе и живите так, напрягая все свои силы на одно: на проявление в себе бога, и вы сделаете все, что вы можете сделать и для своего блага, и для блага всего мира»

«Люди должны жить во лжи или видеть ужасную истину бессмыслицы бытия, и всякий шаг в познании ведёт людей к этой истине»

«Люди, боящиеся смерти, боятся ее оттого, что она представляется им пустотою и мраком; но пустоту и мрак они видят потому, что не видят жизни.»

«Мы живы не потому, что бережем себя, а потому, что делаем дело жизни»

«Мы не можем представить себе жизнь после смерти и не можем вспомнить жизнь до рождения потому, что не можем представить себе ничего вне времени»

«Науки не дают ответа о смысле жизни, а лишь показывают, что в необъятных, с их помощью открытых горизонтах, ответа на этот вопрос нет»

«Наша жизнь — постоянно бегство от себя, точно угрызения совести преследуют и пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтобы не слыхать речей, раздающихся внутри… В этой боязни исследовать, чтобы не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши в себя»

«Не бойтесь этого разногласия; напротив, знайте, что в этом разногласии вашем со всем окружающим выразилось самое лучшее, что есть в вас, — то божественное начало, проявление которого в жизни составляет не только главный, но единственный смысл нашего существования»

«Ответы, даваемые всеми науками о смысле жизни, есть только тождества»

«Плотская смерть уничтожает пространственное тело и временное сознание, но не может уничтожать того, что оставляет основу жизни: особенное отношение к миру каждого существа»

«Полной свободы нет, но человек приближается к свободе по мере соединения своего с Богом разума и любви»

«Прошлой ночью я подумал во сне, что кратчайшее выражение смысла жизни может быть таким: мир движется и совершенствуется. Главная задача — внести вклад в то движение, подчиниться ему и сотрудничать с ним»

«Пять лет назад странное состояние ума начало овладевать мною: у меня были моменты растерянности, остановки жизни, как будто я не знал, как я должен жить, что я должен делать. …Эти остановки жизни всегда возникали с одним и тем же вопросом: "почему?" и "зачем?" …Эти вопросы со все большей настойчивостью требовали ответа и, как точки, собирались в одно черное пятно»

«Разумное знание в лице ученых и мудрых отрицает смысл жизни, а огромные массы людей, все человечество — признают этот смысл в неразумном знании. И это неразумное знание есть вера»

«Свобода в том, что каждый может увеличить свою долю любви, и потому благо»

«Не думай, чтобы недоумение перед смыслом человеческой жизни и непонимание его представляло что-либо возвышенное и трагическое. Недоумение человека, непонимающего, что делается, и суетящегося среди занятых людей, представляет не нечто возвышенное и трагическое, а нечто смешное, глупое и жалкое»

«Не оттого люди ужасаются мысли о плотской смерти, что они боятся, чтобы с нею не кончилась их жизнь, но оттого, что плотская смерть явно показывает им необходимость истинной жизни, которой они не имеют»

«Нет ничего более полезного для души, как памятование о том, что мы ничтожная и по времени и по пространству козявка и что сила твоя только в понимании своего ничтожества»

«Неужели только затем и явился я на этот короткий промежуток времени в мир, чтобы наврать, напутать, наделать глупостей и исчезнуть»

«Оглянувшись на людей, на все человечество, я увидал, что люди живут и утверждают, что знают смысл жизни. На себя оглянулся: я жил, пока знал смысл жизни. Как другим людям, так и мне смысл жизни и возможность жизни давала вера»

«Смысл жизни каждого отдельного человека только в увеличении в себе любви; что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу»

«Сознание отделяется и, как созревшее, отпавшее семя, ищет зацепиться, прижаться к чему-нибудь, к почве, нужной ей, чтоб начать жить снова»

«Спасение не в обрядах, таинствах, не в исповедании той или иной веры, а в ясном понимании смысла своей жизни»

«Страх смерти есть только сознание неразрешенного противоречия жизни»

«Страх смерти происходит от того, что люди принимают за жизнь одну маленькую, их же ложным представлением ограниченную часть её»

«Сущность всякой веры состоит в том, что она придает жизни такой смысл, который не уничтожается смертью»

«Счастье есть удовольствие без раскаяния»

«Счастье личности вне общества невозможно, как невозможна жизнь растения, выдернутого из земли и брошенного на бесплодный песок»

«Счастье охотнее заходит в тот дом, где всегда царит хорошее настроение»

«То ж, что мы живем безумной, вполне безумной, сумасшедшей жизнью, это не слова, не сравнение, не преувеличение, а самое простое утверждение того, что есть»

«Только она — смерть, т.е. мысль о ней, выносит в такую область мысли, где полная свобода и радость»

«Утешиться может только тогда, когда поймешь, что жизнь в содержании, а не в сосуде»

«Ученый не имеет ответа на главный вопрос всякого разумного человека: зачем я живу и что мне делать?»

«Философия не даёт ответа на вопрос о смысле жизни, а лишь усложняет его»

«Человек должен быть всегда счастливым, если счастье кончается, смотри, в чём ошибся»

«Человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти»

«Человек имеет в глубине души своей неизгладимое требование того, чтобы жизнь его была благом и имела разумный смысл»

«Человек на земле есть работник, приставленный к делу спасения своей души»

«Человеку не может быть доступна цель его жизни. Знать может человек только направление, в котором движется его жизнь»

«Чем мы умнее, тем менее понимаем смысл жизни и видим какую-то злую насмешку в том, что мы страдаем и умираем»

«Только отрекаясь от того, что погибнет и должно погибнуть, от нашей животной личности, мы получаем нашу истинную жизнь, которая не погибает и не может погибнуть»

«Тому, кто верит, что жизнь не началась с рождения и не кончится со смертью, легче жить доброй жизнью»

«Тот, кто ложно понимает жизнь, всегда будет ложно понимать и смерть»

«Убеждение в том, что жизнь имеет смысл, даётся человеку как награда за осмысленную жизнь»

«Умирая, желал бы сказать, совсем умирая, сказать: правда ли, что я думал о смысле жизни, что оно в увеличении любви. Хоть головой мотнуть утвердительно или отрицательно»

«Что свойственно делать человеку, как разумному существу: сознавать тот грех, который произвел страдание, каяться в нем и познавать истину»

«Я понял, что для того, чтобы понять смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже — разум для того, чтобы понять ее»

Святослав Рерих выписки из книги “Искусство и Жизнь”:

Именно внутреннее состояние человека притягивает к себе Высшие Воздействия, настраиваясь на них.

“Учитель приходит тогда, когда готов ученик”

Великое Искусство просто – потому что это синтез, это самая суть, Summum Bonum отображаемой темы. Оно изображает нам явления, сведенные к их основополагающим свойствам. Оно есть живая формула для совокупности изображаемых предметов.

Никогда не следует падать духом и предаваться унынию и отчаянию. Мы должны всегда помнить, что нет поражения, существует только кратковременное отступление, и чем скорее сможем мы это осознать, тем ближе будем к успеху.

Нет такого усилия, которое было бы вполне достаточным на пути освобождения.

Важно преодолевать инертность ума, поддерживая в себе активный интерес.

Предпосылкой успеха является непоколебимая решимость преуспеть.

Как обрести мир, тот всеобъемлющий покой, что проистекает от счастья и возможности наиболее полно выразить себя? Если мы сумеем выстроить свою жизнь так, чтобы как можно меньше зависеть от других, соизмеряя свои занятия и действия, то постепенно сможем найти средства равновесия. Столкновение уже сформировавшихся вихрей жизненного потока может быть уравновешено только в том случае, если избегать вовлечения во множественные течения.

Постепенное раскрытие нашего собственного “Я” – это процесс, сходный с процессом любого роста. Его нельзя ускорить, он должен следовать определенным правилам развития.

Величайшим из сокровищ, какие только можно найти, является наше собственное “я”. Мы ищем вовне, тогда как истинные сокровища находятся внутри. Обогащая свое внутреннее “я”, мы обогащаем каждого, с кем соприкасаемся. “Победивший самого себя более велик, чем тот, кто побеждает в битве целые тысячи”.

“Тот, кто ищет одобрения толпы, никогда над толпой не поднимется”

Чему мы должны научиться – так это постижению внутренней взаимосвязи явлений жизни. Мы должны, так сказать, ясно видеть и познавать истинный смысл окружающих нас явлений. Вчитываться в язык жизни и понимать его.

“Знание пребывает в умах, набитых чужими мыслями, тогда как мудрость – это ум, внимательный к своим собственным”

Из всех понятий свободы истинным и неизменным является внутреннее освобождение своего собственного “я”.

Отчаяние может быть мерой нашего устремления!

Поиски и достижение высшего состояния сознания – вот конечная цель великих духовных исканий.

Единственная борьба которую человек ведет на протяжение своей жизни, это не борьба за выживание, не борьба за пропитание и место под солнцем, не попытка самореализации, это только одна борьба, борьба с самим собой. Человек победивший себя и познавший собственную суть становится свободным вне зависимости от того где он находится и что он делает. Возможно в этом и есть смысл человеческого существования, познать и победить самого себя.

В.В.Кандинский, выписки из книги “О Духовном в Искусстве”:

Всякое произведение искусства есть дитя своего времени, часто оно и мать наших чувств.

Большой остроконечный треугольник, разделенный на неравные части, самой острой и самой меньшей своей частью направленный вверх - это схематически верное изображение духовной жизни. Чем больше книзу, тем больше, шире, объемистее и выше становятся секции треугольника.

Во всех частях треугольника можно найти представителей искусства. Каждый из них, кто может поднять взор за пределы своей секции, для своего окружения является пророком и помогает движению упрямой повозки.

Но, если он не обладает этим зорким глазом или пользуется им для низменных целей и поводов, или закрывает глаза, то он полностью понятен всем товарищам своей секции, и они чествуют его. Чем больше эта секция, (то есть чем ниже она одновременно находится) , тем больше количество людей, которым понятна речь художника. Ясно, что каждая такая секция. сознательно (или чаще несознательно) хочет соответствующего ему духовного хлеба. Этот хлеб ему дают его художники, а завтра этого хлеба будет добиваться уже следующая секция.

Сенкевич, в одном из текстов, сравнивает духовную жизнь с плаванием: кто не работает неустанно и не борется все время с погружением, неизбежно погибает.

Периоды, когда искусство не имеет ни одного крупного представителя, когда отсутствует преображенный хлеб, являются периодами упадка в духовном мире. Души непрерывно падают из высших секций в низшие, и весь треугольник кажется стоящим неподвижно. Кажется, что он движется вниз и назад. Во время этих периодов немоты и слепоты люди придают особенное и исключительное значение внешним успехам, они заботятся лишь о материальных благах и как великое достижение приветствует технический прогресс, который служит и может служить только телу. Чисто духовные силы в лучшем случае недооцениваются, а то и вообще остаются незамеченными.

В такие времена искусство ведет унизительное существование, оно используется исключительно для материальных целей. Оно ищет материал для своего содержания в грубо материальном, так как более возвышенное ему неизвестно. Оно считает своей единственной целью зеркально отражать предметы, и эти предметы остаются неизменно теми же самыми. "Что" в искусстве отпадает. Остается только вопрос, "как" этот предмет передается художником. Этот вопрос становится "Credo" (Символом веры). Искусство обездушено.

Искусство продолжает идти по пути этого "Как". Оно специализируется, становится понятным только самим художникам, которые начинают жаловаться на равнодушие зрителя к их произведениям. Обычно художнику в такие времена незачем много говорить и его замечают уже при наличии незначительного "иначе".

За это "иначе" известная кучка меценатов и знатоков искусства выделяют его (что затем, при случае, приносит большие материальные блага!), поэтому большая масса внешне одаренных ловких людей набрасывается на искусство, которым, невидимому, так просто овладеть. В каждом "художественном центре" живут тысячи и тысячи таких художников, большинство которых ищут только новой манеры. Они без воодушевления, с холодным сердцем, спящей душой создают миллионы произведений искусства. "Конкуренция" растет. Дикая погоня за успехом делает искания все более внешними. Маленькие группы, которые случайно пробились из этого хаоса художников и картин, окапываются на завоеванных местах. Оставшаяся публика смотрит, не понимая, теряет интерес к такому искусству и спокойно поворачивается к нему спиной.

Если это "Как" включает и душевные эмоции художника и если оно способно выявлять его более тонкие переживания, то искусство уже на пороге того пути, где безошибочно сможет найти утраченное "Что", которое будет духовным хлебом наступающего теперь духовного пробуждения. Это "Что" уже больше не будет материальным, предметным "Что" миновавшего периода, оно будет художественным содержанием, душой искусства, без которой ее тело ("Как") никогда не будет жить полной здоровой жизнью, так же, как не может жить отдельный человек или народ.

Дух, ведущий в царство завтрашнего дня, может быть познан только чувством. Путь туда пролагает талант художника.

Когда потрясены религия, наука и нравственность (последняя сильной рукой Ницше) и внешние устои угрожают падением, человек обращает свой взор от внешнего внутрь самого себя.

Литература, музыка и искусство являются первыми, наиболее восприимчивыми сферами, где этот поворот к духовному становится заметным в реальной форме. Эти сферы немедленно отражают мрачную картину современности, они предугадывают то Великое, которое, как крошечная точка, замечается немногими и для масс не существует.

Художник, не видящий цели даже в художественном подражании явлениям природы, является творцом, который хочет и должен выразить свой внутренний мир. Он с завистью видит, как естественно и легко это достигается музыкой, которая в наши дни является наименее материальным из всех искусств.

Такое сопоставление средств различнейших видов искусства, это перенимание одного от другого может быть успешным только в том случае, если оно будет не внешним, а принципиальным. Это значит, что одно искусство должно учиться у другого, как пользоваться своими средствами; оно должно учиться для того, чтобы затем по тому же принципу применять свои собственные средства, то-есть применять их в соответствии с принципом, свойственным лишь ему одному. Учась этому, художник не должен забывать, что каждому средству свойственно свое особое применение и что это применение должно быть найдено.

Художник есть рука, которая посредством того или иного клавиша целесообразно приводит в вибрацию человеческую душу.

Таким образом ясно, что гармония красок может основываться только на принципе целесообразного затрагивания человеческой души. Эту основу следует назвать принципом внутренней необходимости.

Если форма оставляет нас равнодушными и, как это называется, "ничего не говорит", то этого не следует понимать буквально. Не существует формы, как и нет вообще ничего на свете, что бы ничего не выражало. Но значение это часто не доходит до нашей души - и именно тогда, когда связанное само по себе безразлично или, точнее говоря, применено не там, где следует.

Ясно, что гармония форм должна основываться только на принципе целесообразного прикосновения к человеческой душе.

Поэтому внешнее отграничение формы исчерпывающе целесообразно только тогда, когда оно наиболее выразительно выявляет внутреннее содержание формы.

Будущая nрактовка и видоизменение органической формы будет иметь целью выявление внутреннего звучания. В этом случае органическая форма не является больше прямым объектом, а есть элемент божественного языка, который пользуется человеческим, ибо направляется человеком к человеку.

Таким образом ясно, что выбор предмета - дополнительно звучащий элемент в гармонии форм - должен основываться только на принципе целесообразного прикосновения к человеческой душе. Таким образом и выбор предмета исходит из принципа внутренней необходимости.

Если, например, черты лица или различные части тела из художественных соображений смещены или неверно изображены, то мы имеем здесь, кроме чисто живописного, также и анатомический вопрос: этот вопрос мешает художественному замыслу и навязывает ему расчет второстепенного значения. В нашем случае, однако, все второстепенное само собой отпадает и остается лишь существенное - художественная цель. Как раз эта, по-видимому, произвольная, но на самом деле строго определяемая возможность сдвигать формы является одним из источников бесконечного ряда чисто художественных творений.

Внутренняя необходимость возникает по трем мистическим причинам. Она создается тремя мистическими необходимостями: 1) каждый художник, как творец, должен выразить то, что ему свойственно (индивидуальный элемент), 2) каждый художник, как дитя своей эпохи, должен выразить то, что присуще этой эпохе (элемент стиля во внутреннем значении, состоящий из языка эпохи и языка своей национальности, пока национальность существует, как таковая), 3) каждый художник, как служитель искусства, должен давать то, что свойственно искусству вообще (элемент чисто и вечно художественного, который проходит через всех людей, через все национальности и через все времена; этот элемент можно видеть в художественном произведении каждого художника, каждого народа и каждой эпохи; как главный элемент искусства он не знает ни пространства, ни времени)

Достаточно лишь духовным взором проникнуть в эти первые два элемента и нам откроется третий элемент. Тогда станет ясно, что колонна из индейского храма со своей "грубой" резьбой живет столь же полной жизнью души, как чрезвычайно "современное" живое произведение.

Процесс развития искусства состоит, до некоторой степени, в выделении чисто и вечно художественного от элементов личности и стиля времени. Таким образом, эти два элемента являются не только участвующими, но и тормозящими силами.

Неизбежное желание самовыражения объективного есть сила, которую мы здесь называем внутренней необходимостью; сегодня она нуждается в одной общей форме субъективного, а завтра - в другой. Ясно, что внутренняя духовная сила искусства пользуется сегодняшней формой лишь как ступенью для достижения дальнейших.

С точки зрения внутренней необходимости не следует устанавливать подобных ограничений; художник может стать всецело на сегодняшнюю внутреннюю основу, с которой снято сегодняшнее внешнее ограничение и благодаря этому сегодняшняя внутренняя основа может быть сформулирована следующим образом: художник может пользоваться для выражения любой формой.

Итак, наконец, выяснилось (и это чрезвычайно важно во все времена и особенно - "сегодня"!), что искание личного, искание стиля (и между прочим, и национального элемента) не только - при всем желании - недостижимо, но и не имеет того большого значения, которое сегодня этому приписывают. И мы видим, что общее родство произведений не только не ослабляется на протяжении тысячелетий, а все более и более усиливается; оно заключается не вне, не во внешнем, а в корне всех основ - в мистическом содержании искусства.

И мы видим, что приверженность к "школе", погоня за "направлением", требование в произведении "принципов" и определенных, свойственных времени средств выражения, может только завести в тупики, и привести к непониманию, затемнению и онемению. Художник должен быть слепым по отношению к "признанной" или "непризнанной" форме и глухим к указаниям и желаниям времени.

Его отверстый глаз должен быть направлен на внутреннюю жизнь и ухо его всегда должно быть обращено к голосу внутренней необходимости. Тогда он будет прибегать ко всякому дозволенному и с той же легкостью ко всякому недозволенному средству. Таков единственный путь, приводящий к выражению мистически необходимого. Все средства святы, если они внутренне необходимы. Все средства греховны, если они не исходят из источника внутренней необходимости.

Так как искусство влияет на чувство, то оно может и действовать только посредством чувства. Вернейшие пропорции, тончайшие измерения и гири никогда не дадут верного результата путем головного вычисления и дедуктивного взвешивания. Такие пропорции не могут быть вычислены, таких весов не найти.

Великий многогранный мастер Леонардо да Винчи изобрел систему или шкалу ложечек для того, чтобы ими брать различные краски. Этим способом предполагалось достигнуть механической гармонизации. Один из его учеников долго мучился, применяя это вспомогательное приспособление. Придя в отчаяние от неудач, он обратился к другим ученикам с вопросом: как этими ложечками пользуется сам мастер? На этот вопрос те ответили ему: "Мастер ими никогда не пользуется."

Понятие "внешнее" не следует здесь смешивать с понятием "материя". Первым понятием я пользуюсь только для "внешней необходимости", которая никогда не может вывести за границы общепризнанного и только традиционно "красивого". "Внутренняя необходимость" не знает этих границ и часто создает вещи, которые мы привыкли называть "некрасивыми".

Таким образом, "некрасивое" является лишь привычным понятием, которое, явилось внешним результатом раньше действовавшей и уже реализовавшейся внутренней необходимости, еще долго влачит призрачное существование. Некрасивым в эти прошедшие времена считалось все, что тогда не имело связи с внутренней необходимостью. А то, что тогда стояло с ней в связи, получило уже определение "красивого". И это по праву, - все, что вызвано внутренней необходимостью, тем самым уже прекрасно, и раньше и позже неизбежно будет признано таковым.

Теплота или холод краски есть вообще склонность к желтому или к синему. Это различие происходит, так сказать, в той же самой плоскости, причем краска сохраняет свое основное звучание, но это основное звучание становится или более материальным или менее материальным. Это есть движение в горизонтальном направлении, причем при теплой краске движение на этой горизонтальной плоскости направлено к зрителю, стремится к нему, а при холодной краске - удаляется от него.

Если краска и форма до настоящего времени применялись в качестве внутренних движущих принципов, то это делалось главным образом бессознательно. Созидание же на чисто духовной основе является длительной работой, которая сначала начинается в достаточной мере вслепую и наудачу. При этом необходимо, чтобы художник, кроме глаза, воспитывал и свою душу, чтобы и она приобрела способность тончайшим образом взвешивать цвет, действуя в качестве определяющей силы, не только при восприятии внешних впечатлений (иногда, правда, и внутренних), но и при создании произведений искусства.

Вопреки утверждению чистых эстетов или также натуралистов, цель которых главным образом "красивость", красота краски и формы, не является достаточной целью для искусства.

Элементы конструкции картины следует именно теперь искать не в этом внешнем, а только во внутренней необходимости.

Да и зритель слишком привык искать в подобных случаях "смысла", т. е. внешней связи между частями картины. Тот же период материализма воспитал во всей жизни, а значит и в искусстве, зрителя, который не может воспринять картины просто (особенно "знаток искусства") и ищет в картине все что угодно (подражание природе, природу, отраженную в темпераменте художника, т. е. его темперамент, непосредственное настроение "живопись", анатомию, перспективу, внешнее настроение и т. д., и т. д.); не ищет он только восприятия внутренней жизни картины, не пытается дать картине непосредственно воздействовать на себя. Его духовный взгляд, ослепленный внешними средствами, не ищет того, что живет при помощи этих средств.

Хотя и "нет ничего более глубокого, чем то, что поверхностно", но эта глубина есть глубина болота.

Во всяком случае, как только зритель чувствует себя в области сказки, он немедленно становится невосприимчивым к сильным душевным вибрациям. И в результате цель произведения сводится к нулю. Поэтому должна быть найдена форма, которая, во-первых, исключила бы сказочную атмосферу* и, во-вторых, ни в какой мере не задерживала бы чистого воздействия краски. Для этого форма, движение, краска и заимствованные у природы предметы (реальные и нереальные) не должны вызывать никакого внешнего или связанного с внешним повествовательного действия. И чем внешне немотивированнее будет, например, движение, тем чище, глубже и внутреннее его действие.

Очень простое движение, цель которого неизвестна, действует уже само по себе, как значительное, таинственное, торжественное. И это остается таким, пока мы не знаем внешней практической цели движения. Оно действует тогда, как чистое звучание. Простая совместная работа (например, подготовка к подъему большой тяжести) действует, если неизвестна цель, столь значительно, таинственно, драматично и захватывающе, что невольно останавливаешься, как перед видением, как перед жизнью в иной плоскости до тех пор, пока внезапно не исчезнет очарование и не придет, как удар, практическое объяснение и не откроет загадочности и причины события.

Простое, внешне немотивированное движение таит неисчерпаемое, полное возможностей сокровище. Такие случаи особенно легко встречаются, когда идешь, погруженный в абстрактные мысли. Такие мысли вырывают человека из повседневной, практической, целесообразной суеты. Вследствие этого становится возможным наблюдение таких простых движений вне практического круга. Но стоит лишь вспомнить, что на наших улицах ничего загадочного происходить не может, как в тот же момент пропадает интерес к движению: практический смысл движения угашает его абстрактный смысл.

Из рассмотренных выше примеров применения краски, из необходимости и значения применения "естественных" форм в соединении с цветом, как звучанием, вытекает: 1) где лежит путь к живописи и 2) как во всеобщем принципе вступить на этот путь.

Путь этот лежит меж двух областей (сегодня являющихся и двумя опасностями): направо-целиком абстрактное, совершенно эмансипированное применение цвета в "геометрической" форме (опасность орнаментики); налево - более реальное, но слишком ослабленное внешними формами пользование цвета в "телесной" форме (фантастика).

Так, Гёте, например, говорит: "Художник своим свободным духом стоит выше природы и может трактовать ее в соответствии со своими высшими целями... он является одновременно и ее господином и ее рабом. Он ее раб, поскольку он, для того чтобы быть понятым, должен действовать земными средствами (NB!). Но он ее господин, поскольку он подчиняет эти земные средства своим высшим замыслам и заставляет их служить этим замыслам. Художник хочет говорить миру путем законченного целого; однако это целое он найдет не в природе, - оно есть плод его собственного духа или, если хотите, овевания оплодотворенным божественным дыханием".

Внешнее отсутствие связи означает здесь ее внутреннее наличие.

Истинное произведение искусства возникает таинственным, загадочным, мистическим образом "из художника". Отделившись от него, оно получает самостоятельную жизнь, становится личностью, самостоятельным, духовно дышащим субъектом, ведущим также и материально реальную жизнь; оно является существом. Итак, оно не есть безразлично и случайно возникшее явление, пребывающее безразлично в духовной жизни: оно, как каждое существо, обладает дальнейшими созидательными, активными силами. Оно живет, действует и участвует в созидании духовной атмосферы, о которой мы говорили.

Так называемые "аморальные" произведения или вообще неспособны вызывать душевной вибрации (тогда они, согласно нашему определению, не художественны), или же они тоже вызывают душевную вибрацию, обладая формой в каком-то отношении верной. Тогда они "хороши". Если же они, помимо этой душевной вибрации, вызывают также чисто физические вибрации низшего рода (как их в наше время называют), то отсюда ни в коем случае не следовало бы делать заключение, что презрения заслуживает произведение, а не лица, низменными вибрациями на это произведение реагирующие.

В действительности же не та картина "хорошо написана", которая верна в своих ценностях (неизбежные valeurs французов) или которая почти научным образом разделена на "холодное" и "теплое", а та картина хорошо написана, которая живет внутренне полной жизнью.

Здесь вопрос заключается не в том, не нарушается ли, не повреждена ли внешняя (а значит, всегда лишь случайная) форма, а только в том, нуждается ли художник в этой форме, как она существует вовне, или нет. Также и краски следует применять не потому, что они существуют или не существуют в этом звучании в природе, а потому, что именно в этом звучании они необходимы в картине. Короче говоря, художник не только вправе, но обязан обращаться с формами так, как это необходимо для его целей. И необходимым является не анатомия или что-либо подобное, не принципиальное пренебрежение этими-науками, а только полная неограниченная свобода художника в выборе своих средств.

Эта неограниченная свобода должна основываться на внутренней необходимости (называемой честностью). И это принцип не только искусства, это принцип жизни. Этот принцип - величайший меч и оружие подлинного сверхчеловека против мещанства.

Живопись есть искусство, и искусство в целом не есть бессмысленное созидание произведений, расплывающихся в пустоте, а целеустремленная сила; она призвана служить развитию и совершенствованию человеческой души - движению треугольника. Живопись - это язык, который формами, лишь ему одному свойственными, говорит нашей душе о ее хлебе насущном; и этот хлеб насущный может в данном случае быть предоставлен душе лишь этим и никаким другим способом.

И всегда, во времена, когда душа живет жизнью более интенсивной, оживает и искусство, так как душа и искусство связаны друг с другом взаимодействием и взаимосовершенствованием. А в периоды, когда душа из-за материалистических воззрении, неверия и вытекающих отсюда чисто практических стремлений одурманивается и становится запущенной, возникает взгляд, что "чистое" искусство дается людям не для особых целей, а бесцельно, что искусство существует только для искусства (L'art pour L'art). Этот взгляд - один из немногих идеалистических факторов такого времени.

Он - неосознанный протест против материализма, желающего сделать все практически целесообразным. И это снова доказывает силу и неистощимость искусства и мощь человеческой души, которая жива и вечна, которую можно одурманить, но не убить. Это, однако, чревато последствиями, так как вскоре художник и зритель (которые сообщаются между собой с помощью душевного языка) больше не понимают друг друга, и зритель поворачивается к художнику спиной или смотрит на него как на фокусника, внешняя ловкость и изобретательность которого вызывают восхищение.

Художник должен прежде всего попытаться изменить положение, признав свой долг по отношению к искусству, а значит и к самому себе; считая себя не господином положения, а служителем высшим целям, обязательства которого точны, велики и святы. Он должен воспитывать себя и научиться углубляться, должен прежде всего культивировать душу и развивать ее, чтобы его талант стал облачением чего-то, а не был бы потерянной перчаткой с незнакомой руки - пустым и бессмысленным подобием руки.

Художник должен иметь что сказать, так как его задача - не владение формой, а приспособление этой формы к содержанию.

Ведь ясно, что речь здесь идет о воспитании души, а отнюдь не о том, чтобы насильственно внедрять в каждое произведение нарочитое содержание или это вымышленное содержание насильственно облекать в художественную форму! Так как это был бы мертвый головной труд. Уже выше было сказано, что рождение подлинного произведения искусства есть тайна.

Если жива душа художника, ей не нужны костыли головных рассуждений и теорий. Она сама найдет что сказать; сам художник при этом может в ту минуту и не сознавать, что именно. Ему подскажет внутренний голос души, какова нужная ему форма и где ее почерпнуть (из внешнего ли, или внутреннего "естества"). Всякий художник, руководствующийся так называемым чувством, знает как внезапно и неожиданно для самого себя, ему может опротиветь вымышленная им форма и как "сама собою" первую, отвергнутую заменит другая, верная.

Бёклин говорит, что подлинное произведение искусства - великая импровизация, то есть, что рассуждения, построение, предварительная композиция должны быть всего лишь подготовительными ступенями, ведущими к цели. И даже цель эта может возникнуть перед ним неожиданно для него самого. Так следует понимать и применение грядущего контрапункта.

Художник в жизни - не счастливчик: он не имеет права жить без обязанностей, труд его тяжек, и этот труд зачастую становится его крестом. Он должен понимать, что все его поступки, чувства, мысли рождают тончайший, неосязаемый, но прочный материал, из которого вырастают его творения, и что он поэтому свободен не в жизни, а только в искусстве.

Отсюда естественно вытекает, что художник несет троякую ответственность, по сравнению с не-художником: 1) он должен продуктивно использовать данный ему талант, 2) поступки, мысли и чувства его, как и любого другого человека, образуют духовную атмосферу, очищая или заражая окружающую среду, и 3) поступки, мысли и чувства являются материалом для его творений, которые, в свою очередь, воздействуют на духовную атмосферу.

Прекрасно то, что возникает из внутренней душевной необходимости. Прекрасно то, что прекрасно внутренне. Под этим прекрасным, само собою разумеется, не следует понимать внешнюю или даже внутреннюю общепринятую нравственность, а все то, что даже и в совсем неосязаемой форме совершенствует и обогащает душу.

Поэтому, например, в живописи внутренне прекрасен каждый цвет, ибо каждый цвет вызывает душевную вибрацию, и каждая вибрация обогащает душу. И поэтому, наконец, внутренне прекрасным может быть все то, что внешне "уродливо". Так это в искусстве, так оно и в жизни. И поэтому во внутреннем результате, т. е. в воздействии на душу других, нет ничего "уродливого".

В основе своей естественно, что каждое серьезное произведение все же спокойно. Только современникам нелегко найти это последнее спокойствие (возвышенность). Каждое серьезное произведение внутренне звучит, как спокойно и величаво сказанные слова: "Я здесь". Любовь и ненависть к произведению улетучиваются, исчезают.

Я прилагаю репродукции трех моих картин. Эти репродукции служат примером трех различных источников возникновения: 1. Прямое впечатление от "внешней природы", получающее выражение в рисуночно-живописной форме. Я называю эти картины "импрессиями";

2. Глазным образом бессознательно, большей частью внезапно возникшие выражения процессов внутреннего характера, т. е. впечатления от "внутренней природы". Этот вид я называю "импровизациями";

3. Выражения, создающиеся весьма сходным образом, но исключительно медленно складывающиеся во мне; они долго и почти педантически изучаются и вырабатываются мною по первым наброскам. Картины этого рода я называю "композициями". Здесь преобладающую роль играет разум, сознание, намеренность, целесообразность. Но решающее значение придается всегда не расчету, а чувству. Терпеливый читатель этой книги увидит, какие бессознательные или сознательные конструкции всех трех видов лежат в основе моих картин.

Нужно быть очень осторожным при выборе контента, которым ты себя наполняешь. (из интервью Дельфина)

Притча о Двух волках:

Когда-то давно старый индеец открыл своему внуку одну жизненную истину. — В каждом человеке идет борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло — зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь... Другой волк представляет добро — мир, любовь, надежду, истину, доброту, верность... Маленький индеец, тронутый до глубины души словами деда, на несколько мгновений задумался, а потом спросил: — А какой волк в конце побеждает? Старый индеец едва заметно улыбнулся и ответил: — Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь.

Ф. М. Достоевский выписки из романа "Подросток":

Ну, в чем же великая мысль? - Ну, обратить камни в хлебы - вот великая мысль. - Самая великая? Нет, взаправду, вы указали целый путь; скажите же: самая великая? - Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: "Ну вот я наелся, а теперь что делать?" Вопрос остается вековечно открытым.

Великая мысль - это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется. - Почему к досаде? - Потому, что жить с идеями скучно, а без идей всегда весело. Князь съел пилюлю. - А что же такое эта живая жизнь, по-вашему? (Он видимо злился.) - Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не узнавая.

- О князь, к чему умирать? Жить, теперь только и жить! - А я что же говорю? Я только это и твержу. Я решительно не знаю, для чего жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно, ибо жизнь есть тоже художественное произведение самого творца, в окончательной и безукоризненной форме пушкинского стихотворения. Краткость есть первое условие художественности. Но если кому не скучно, тем бы и дать пожить подольше.

- Безбожника человека, - сосредоточенно продолжал старик, - я, может, и теперь побоюсь; только вот что, друг Александр Семенович: безбожника-то я совсем не встречал ни разу, а встречал заместо его суетливого - вот как лучше объявить его надо. Всякие это люди; не сообразишь, какие люди; и большие и малые, и глупые и ученые, и даже из самого простого звания бывают, и все суета. Ибо читают и толкуют весь свой век, насытившись сладости книжной, а сами все в недоумении пребывают и ничего разрешить не могут. Иной весь раскидался, самого себя перестал замечать. Иной паче камне ожесточен, а в сердце его бродят мечты; а другой бесчувствен и легкомыслен и лишь бы ему насмешку свою отсмеять. Иной из книг выбрал одни лишь цветочки, да и то по своему мнению; сам же суетлив и в нем предрешения нет. Вот что скажу опять: скуки много. Малый человек и нуждается, хлебца нет, ребяток сохранить нечем, на вострой соломке спит, а все в нем сердце веселое, легкое; и грешит и грубит, а все сердце легкое. А большой человек опивается, объедается, на золотой куче сидит, а все в сердце у него одна тоска. Иной все науки прошел - и все тоска. И мыслю так, что чем больше ума прибывает, тем больше и скуки. Да и то взять: учат с тех пор, как мир стоит, а чему же они научили доброму, чтобы мир был самое прекрасное и веселое и всякой радости преисполненное жилище? И еще скажу: благообразия не имеют, даже не хотят сего; все погибли, и только каждый хвалит свою погибель, а обратиться к единой истине не помыслит; а жить без бога - одна лишь мука. И выходит, что чем освещаемся, то самое и проклинаем, а и сами того не ведаем. Да и что толку: невозможно и быть человеку, чтобы не преклониться; не снесет себя такой человек, да и никакой человек. И бога отвергнет, так идолу поклонится - деревянному, али златому, аль мысленному. Идолопоклонники это все, а не безбожники, вот как объявить их следует. Ну, а и безбожнику как не быть? Есть такие, что и впрямь безбожники, только те много пострашней этих будут, потому что с именем божиим на устах приходят. Слышал неоднократно, но не встречал я их вовсе. Есть, друг, такие, и так думаю, что и должны быть они.

Он сначала не понимал, подозреваю даже, что и совсем не понял; но пустыню очень защищал: "Сначала жалко себя, конечно (то есть когда поселишься в пустыне), - ну а потом каждый день все больше радуешься, а потом уже и бога узришь". Тут я развил перед ним полную картину полезной деятельности ученого, медика или вообще друга человечества в мире и привел его в сущий восторг, потому что и сам говорил горячо; он поминутно поддакивал мне: "Так, милый, так, благослови тебя бог, по истине мыслишь"; но когда я кончил, он все-таки не совсем согласился: "Так-то оно так, - вздохнул он глубоко, - да много ли таких, что выдержат и не развлекутся? Деньги хоть не бог, а все же пол бога - великое искушение; а тут и женский пол, а тут и самомнение и зависть. Вот дело-то великое и забудут, а займутся маленьким. То ли в пустыне? В пустыне человек укрепляет себя даже на всякий подвиг. Друг! Да и что в мире? -воскликнул он с чрезмерным чувством. - Не одна ли токмо мечта? Возьми песочку да посей на камушке; когда желт песочек у тебя на камушке том взойдет, тогда и мечта твоя в мире сбудется, - вот как у нас говорится. Толи у Христа: "Поди и раздай твое богатство и стань всем слуга". И станешь богат паче прежнего в бессчетно раз; ибо не пищею только, не платьями ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся бессчетно любовью. Уж не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый мир приобретешь! Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда не будет ни сирот, ни нищих, ибо все мои, все родные, всех приобрел, всех до единого купил! Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии сердца ощутишь. Тогда и премудрость приобретешь не из единых книг токмо, а будешь с самим богом лицом к лицу; и воссияет земля паче солнца, и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай..."

- Друг мой, - вырвалось у него, между прочим, - я вдруг сознал, что мое служение идее вовсе не освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности сделать в продолжение моей жизни хоть одного человека счастливым практически. - Неужели такая книжная мысль была всему причиной? - спросил я с недоумением. - Это - не книжная мысль. А впрочем, - пожалуй. Тут все, однако же, вместе: ведь я же любил твою маму в самом деле, искренно, не книжно. Не любил бы так - не послал бы за нею, а "осчастливил" бы какого-нибудь подвернувшегося немца или немку, если уж выдумал эту идею. А осчастливить непременно и чем-нибудь хоть одно существо в своей жизни, но только практически, то есть в самом деле, я бы поставил заповедью для всякого развитого человека; подобно тому, как я поставил бы в закон или в повинность каждому мужику посадить хоть одно дерево в своей жизни ввиду обезлесения России; впрочем, одного-то дерева мало будет, можно бы приказать сажать и каждый год по дереву. Высший и развитой человек, преследуя высшую мысль, отвлекается иногда совсем от насущного, становится смешон, капризен и холоден, даже просто скажу тебе - глуп, и не только в практической жизни, но под конец даже глуп и в своих теориях. Таким образом, обязанность заняться практикой и осчастливить хоть одно насущное существо в самом деле все бы поправила и освежила бы самого благотворителя. Как теория, это - очень смешно; но, если б это вошло в практику и обратилось в обычай, то было бы вовсе не глупо. Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в "Преданиях русского семейства", и, поверьте, что тут действительно все, что у нас было доселе красивого. По крайней мере тут все, что было у нас хотя сколько-нибудь завершенного. Я не потому говорю, что так уже безусловно согласен с правильностью и правдивостью красоты этой; но тут, например, уже были законченные формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на Русине только нет законченного, но даже нигде и не начато. Я говорю как человек спокойный и ищущий спокойствия. Там хороша ли эта честь и верен ли долг - это вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет все ничего не выходит.

Цитаты художника Фрэнсиса Бэкона:

Самая важная вещь для художника это писать картины и ничего более.

Когда ты находишься вне традиции, где сегодня находиться каждый художник, можно только захотеть зафиксировать свои собственные чувства об определенных ситуациях, как можно более тесно связанными с вашей собственной нервной системой, насколько вам это под силу.

Живопись как и все искусство превратилось в игру, которой человек себя развлекает. Но удивительно то, что эта игра усложняет задачу художника, так как ему приходиться полностью в нее погружаться, чтобы добиться хоть какого-то результата.

Существование настолько банальная вещь, что вы с таким же успехом можете попытаться сделать что-либо грандиозное из этого.

Едва ли каждый ощущает что-либо в живописи, они читают что-то в ней. Даже самые умные люди – они думают, что понимают живопись, но действительно очень малое количество людей бывают эстетически тронуты живописью.

Самая важная вещь, когда вы смотрите на картину, читаете поэзию, слушаете музыку – не пытаться понять что это, узнать что-то, а что-то почувствовать.

Работа художника - все время погружаться (углубляться) в тайну.

Жизнь – есть игра, игра в которую приходят играть души не в качестве игровых фигур, а в качестве тех, кто управляет этими фигурами. Фигурами же являются физические тела. Игровой площадкой или полем служит планета Земля и Солнечная система в целом. Смысл любой игры заключается не в победе в этой игре, а в самой игре. Из игры же мы выносим опыт и радость.

В самой игре мы можем делать все что угодно в рамках игрового поля и правил игры. В игре можно играть за негативного персонажа, но это не означает, что тот, кто управляет фигуркой негативного персонажа и сам является таковым. Если вы нарушаете правила игры, вас могут дисквалифицировать или вы можете выйти из игры добровольно. Рано или поздно игра заканчивается, и все игроки и фигурки покидают игровое поле. Самое главное не заигрываться и не забывать, что это всего лишь игра и что вы не являетесь самой фигуркой в игре, а всего лишь временно ей управляете. Когда вы покинете игру, придут другие игроки и будут управлять другими похожими на вашу фигурками.

Если бы вселенная не была бесконечна, а границы нашего мира ограничивались земным шаром, в мире бы было гораздо больше самоубийств, потому что человеку было бы невыносимо мучительно существовать в пределах определенных и обозначенных границ.

Устоявшаяся и завершенная мысль подкрепленная чувством как доказательством ее завершенности - есть творческий акт и произведение искусства в своем роде.

Единственная и самая главная проблема человека, на протяжении человеческой истории и в жизни любого человека – это договориться с самим собой.

Человек познавший самого себя, познает и законы мироздания.

Во Вселенной нет существа и вещи сложнее, чем существо человеческое.

Если я начну думать о том, что другие люди думают обо мне, я никогда ничего не сделаю. (Мик Джаггер “Rolling Stones”)

Художник – это кочегар для растапливания душ.

Единственная сила оказывающая действительное и естественное влияние на любого человека это сила любви. Никакие слова, поступки или действия не способны убедить никакого человека, если за ними не стоит чувства любви и сострадания к этому человеку. Чувство это вырастает из того, что и ты сам человек и способен ошибаться и пребывать в неведении.

У каждого художника свое время и оно обязательно когда-нибудь наступит.

Одним из признаков подлинного произведения искусства может быть недосказанность или своего рода загадка, как бы скрытый посыл. Ощущение прячущееся за образом, каким бы он ни был.

НОВЫЙ ЗАВЕТ

Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла

ГЛАВА 13.

1.Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.

2.Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто.

3.И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

4.Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

5.не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

6.не радуется неправде, а сорадуется истине;

7.все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

8.Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

9.Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;

10.когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.

11.Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.

12.Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.

13.А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Ф.М.Достоевский выписки из “Дневника писателя”:

Задача искусства — не случайности быта, а общая их идея, зорко угаданная и верно снятая со всего многоразличия однородных жизненных явлений.

Эпиграмма Пушкина:

Картину раз высматривал сапожник, И в обуви ошибку указал; Взяв тотчас кисть, исправился художник. «Вот», подбочась, сапожник продолжал: «Мне кажется, лицо немного криво... А эта грудь не слишком ли нага?» Но Апеллес прервал нетерпеливо: «Суди, дружок, не свыше сапога!»

Надо побольше смелости нашим художникам, побольше самостоятельности мысли и, может быть, побольше образования. Вот почему, я думаю, страдает и наш исторический род, который как-то затих. По-видимому, современные наши художники даже боятся исторического рода живописи и ударились в жанр, как в единый истинный и законный исход всякого дарования. Мне кажется, что художник как будто предчувствует, что (по понятиям его) придется ему непременно «идеальничать» в историческом роде, а стало быть, лгать.

«Надо изображать действительность как она есть», — говорят они, тогда как такой действительности совсем нет, да и никогда на земле не бывало, потому что сущность вещей человеку недоступна, а воспринимает он природу так, как отражается она в его идее, пройдя через его чувства; стало быть, надо дать поболее ходу идее и не бояться идеального. Портретист усаживает, например, субъекта, чтобы снять с него портрет, приготовляется, вглядывается. Почему он это делает? А потому что он знает на практике, что человек не всегда на себя похож, а потому и отыскивает «главную идею его физиономии», тот момент, когда субъект наиболее на себя похож.

В умении приискать и захватить этот момент и состоит дар портретиста. А стало быть, что же делает тут художник, как не доверяется скорее своей идее (идеалу), чем предстоящей действительности? Идеал ведь тоже действительность, такая же законная, как и текущая действительность. У нас как будто многие не знают того. Вот, например, «Гимн пифагорейцев» Бронникова97: иной художник-жанрист (и даже из самых талантливых) удивится даже, как возможно современному художнику хвататься за такие темы. А между тем такие темы (почти фантастические) так же действительны и так же необходимы искусству и человеку, как и текущая действительность.

Что такое, в сущности, жанр? Жанр есть искусство изображения современной, текущей действительности, которую перечувствовал художник сам лично и видел собственными глазами, в противоположность исторической, например, действительности, которую нельзя видеть собственными глазами и которая изображается не в текущем, а уже в законченном виде. (Сделаю nota bene: мы говорим: «видел собственными глазами». Ведь Диккенс никогда не видел Пиквика собственными глазами, а заметил его только в многоразличии наблюдаемой им действительности, создал лицо и представил его как результат своих наблюдений.

Таким образом, это лицо так же точно реально, как и действительно существующее, хотя Диккенс и взял только идеал действительности.) Между тем у нас именно происходит смешение понятий о действительности. Историческая действительность, например в искусстве, конечно, не та, что текущая (жанр), — именно тем, что она законченная, а не текущая. Спросите какого угодно психолога, и он объяснит вам, что если воображать прошедшее событие и особливо давно прошедшее, завершенное, историческое (а жить и не воображать о прошлом нельзя), то событие непременно представится в законченном его виде, то есть с прибавкою всего последующего его развития, еще и не происходившего в тот именно исторический момент, в котором художник старается вообразить лицо или событие.

А потому сущность исторического события и не может быть представлена у художника точь-в-точь так, как оно, может быть, совершалось в действительности. Таким образом, художника объемлет как бы суеверный страх того, что ему, может быть, поневоле придется «идеальничать», что, по его понятиям, значит лгать. Чтоб избегнуть мнимой ошибки, он придумывает (случаи бывали) смешать обе действительности — историческую и текущую; от этой неестественной смеси происходит ложь пуще всякой.

Я ужасно боюсь «направления», если оно овладевает молодым художником, особенно при начале его поприща; и как вы думаете, чего именно тут боюсь: а вот именно того, что цель-то направления не достигнется. Поверит ли один милый критик, которого я недавно читал, но которого называть теперь не хочу, — поверит ли он, что всякое художественное произведение без предвзятого направления, исполненное единственно из художнической потребности, и даже на сюжет совсем посторонний, совсем и не намекающий на что-нибудь «направительное», — поверит ли этот критик, что такое произведение окажется гораздо полезнее для его же целей, чем, например, все песни о рубашке (не Гуда, а наших писателей), хотя бы с виду и походило на то, что называют «удовлетворением праздного любопытства»?

Если даже люди ученые, по-видимому, еще не догадались об этом, то что же может происходить иногда в сердцах и в умах наших молодых писателей и художников? какая бурда понятий и предвзятых ощущений? В угоду общественному давлению молодой поэт давит в себе натуральную потребность излиться в собственных образах, боится, что осудят «за праздное любопытство», давит, стирает образы, которые сами просятся из души его, оставляет их без развития и внимания и вытягивает из себя с болезненными судорогами тему, удовлетворяющую общему, мундирному, либеральному и социальному мнению.

Какая, однако, ужасно простая и наивная ошибка, какая грубая ошибка! Одна из самых грубейших ошибок состоит в том, что обличение порока (или то, что либерализмом принято считать за порок) и возбуждение к ненависти и мести считается за единственный и возможный путь к достижению цели! Впрочем, даже и на этом узком пути можно было бы вывернуться сильному дарованию и не заглохнуть в начале поприща; стоило бы вспоминать лишь почаще о золотом правиле, что высказанное слово серебряное, а невысказанное — золотое. Есть очень и очень значительные таланты, которые так много обещали, но которых до того заело направление, что решительно одело их в какой-то мундир.

Драгоценное правило, что высказанное слово серебряное, а невысказанное — золотое, давным-давно уже не в привычках наших художников. Мало веры. Чувство меры уже совсем исчезает. Взять и то, наконец, что наши художники (как и всякая ординарность) начинают отчетливо замечать явления действительности, обращать внимание на их характерность обрабатывать данный тип в искусстве уже тогда, когда большею частью он проходит и исчезает, вырождается в другой, сообразно с ходом эпохи и ее развития, так что всегда почти старое подают нам на стол за новое.

И сами верят тому, что это новое, а не преходящее. Впрочем, подобное замечание для нашего писателя-художника несколько тонко; пожалуй, и не поймет. Но я все-таки выскажу, что только гениальный писатель или уж очень сильный талант угадывает тип современно и подает его своевременно; а ординарность только следует по его пятам, более или менее рабски и работая по заготовленным уже шаблонам.

Нам кажется, что мало еще выставить верно все данные свойства лица; надо решительно осветить его собственным художническим взглядом. Настоящему художнику ни за что нельзя оставаться наравне с изображаемым им лицом, довольствуясь одною его реальною правдой: правды в впечатлении не выйдет.

Мы, русские, прежде всего, боимся истины, то есть и не боимся, если хотите, а постоянно считаем истину чем-то слишком уж для нас скучным и прозаичным, недостаточно поэтичным, слишком обыкновенным и тем самым, избегая ее постоянно, сделали ее наконец одною из самых необыкновенных и редких вещей в нашем русском мире (я не про газету говорю).

Таким образом, у нас совершенно утратилась аксиома, что истина поэтичнее всего, что есть в свете, особенно в самом чистом своем состоянии; мало того, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий. В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический.

В самом деле, люди сделали наконец то, что все, что налжет и перелжет себе ум человеческий, им уже гораздо понятнее истины, и это сплошь на свете. Истина лежит перед людьми по сто лет на столе, и ее они не берут, а гоняются за придуманным, именно потому, что ее-то и считают фантастичным и утопическим.

Второе, на что наше всеобщее русское лганье намекает, это то, что мы все стыдимся самих себя. Действительно, всякий из нас носит в себе чуть ли не прирожденный стыд за себя и за свое собственное лицо, и, чуть в обществе, все русские люди тотчас же стараются поскорее и во что бы ни стало каждый показаться непременно чем-то другим, но только не тем, чем он есть в самом деле, каждый спешит принять совсем другое лицо.

Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов. Это аксиома.

Две-три мысли, два-три впечатления поглубже, выжитые в детстве, собственным усилием (а если хотите, так и страданием), проведут ребенка гораздо глубже в жизнь, чем самая облегченная школа, из которой сплошь да рядом выходит ни то ни се, ни доброе ни злое, даже и в разврате не развратное, и в добродетели не добродетельное.

«Вот, — закричали бы все филантропы, — теперь, когда человек обеспечен, вот теперь только он проявит себя! Нет уж более материальных лишений, нет более заедающей «среды», бывшей причиною всех пороков, и теперь человек станет прекрасным и праведным! Нет уже более беспрерывного труда, чтобы как-нибудь прокормиться, и теперь все займутся высшим, глубокими мыслями, всеобщими явлениями. Теперь, теперь только настала высшая жизнь!»

И какие, может, умные и хорошие люди это закричали бы в один голос и, может быть, всех увлекли бы за собою с новинки, и завопили бы, наконец, в общем гимне: «Кто подобен зверю сему? Хвала ему, он сводит нам огонь с небеси!» Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов!

Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них все украл разом; что исчез человеческий лик, и настал скотский образ раба, образ скотины, с тою разницею, что скотина не знает, что она скотина, а человек узнал бы, что он стал скотиной. И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали кусать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб, за «камни, обращенные в хлебы».

Поняли бы люди, что нет счастья в бездействии, что погаснет мысль не трудящаяся, что нельзя любить своего ближнего, не жертвуя ему от труда своего, что гнусно жить на даровщинку и что счастье не в счастье, а лишь в его достижении. Настанет скука и тоска: все сделано и нечего более делать, все известно и нечего более узнавать.

Самоубийцы явятся толпами, а не так, как теперь, по углам; люди будут сходиться массами, схватываясь за руки и истребляя себя все вдруг, тысячами, каким-нибудь новым способом, открытым ими вместе со всеми открытиями. И тогда, может быть, и возопиют остальные к Богу: «Прав ты, Господи, не единым хлебом жив человек!» Тогда восстанут на чертей и бросят волхвование... О, никогда Бог не послал бы такой муки человечеству! И провалится царство чертей!

Кстати и на всякий случай, вверну здесь одну турецкую пословицу (настоящую турецкую, не сочиненную):

«Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели».

Самый полный переворот в политической жизни России наступит именно тогда, когда Европа убедится, что Россия вовсе ничего не хочет захватывать. Тогда наступит новая эра и для нас, и для всей Европы. Убеждение в бескорыстии России если придет когда-нибудь, то разом обновит и изменит весь лик Европы.

Убеждение это непременно наконец воцарится, но не вследствие наших уверений: Европа не станет верить никаким уверениям нашим до самого конца и все будет смотреть на нас враждебно. Трудно представить себе, до какой степени она нас боится. А если боится, то должна и ненавидеть. Нас замечательно не любит Евр опа и никогда не любила; никогда не считала она нас за своих, за европейцев, а всегда лишь за досадных пришельцев. Вот потому-то она очень любит утешать себя иногда мыслию, что Россия будто бы «пока бессильна».

Парадоксалист

Кстати, насчет войны и военных слухов. У меня есть один знакомый парадоксалист. Я его давно знаю. Это человек совершенно никому не известный и характер странный: он мечтатель. О нем я непременно поговорю подробнее. Но теперь мне припомнилось, как однажды, впрочем уже несколько лет тому, он раз заспорил со мной о войне.

Он защищал войну вообще и, может быть, единственно из игры в парадоксы. Замечу, что он «статский» и самый мирный и незлобивый человек, какой только может быть на свете и у нас в Петербурге. — Дикая мысль, — говорил он, между прочим, — что война есть бич для человечества. Напротив, самая полезная вещь. Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная.

Она мертвит и разлагает государство, продолжается всегда слишком долго и озверяет народ на целые столетия. Но политическая, международная война приносит лишь одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима. — Помилуйте, народ идет на народ, люди идут убивать друг друга, что тут необходимого? — Все и в высшей степени.

Но, во-первых, ложь, что люди идут убивать друг друга: никогда этого не бывает на первом плане, а, напротив, идут жертвовать собственною жизнью — вот что должно стоять на первом плане. Это же совсем другое. Нет выше идеи, как пожертвовать собственною жизнью, отстаивая своих братьев и свое Отечество или даже просто отстаивая интересы своего Отечества.

Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее. Тут потребность. — Да разве человечество любит войну? — А как же? Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно об обыкновенной апатии или скуке, как в мирное время.

А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней, даже в случае поражения! И не верьте, когда в войну все, встречаясь, говорят друг другу, качая головами: «Вот несчастье, вот дожили!» Это лишь одно приличие. Напротив, у всякого праздник в душе. Знаете, ужасно трудно признаваться в иных идеях: скажут, — зверь, ретроград, осудят; этого боятся. Хвалить войну никто не решится. — Но Вы говорите о великодушных идеях, об очеловечении.

Разве не найдется великодушных идей без войны? Напротив, во время мира им еще удобнее развиться. — Совершенно напротив, совершенно обратно. Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много-много что злобная насмешка, да и то почти для праздной забавы, а не для дела.

Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве, — главное к богатству и капиталу. Честь, человеколюбие, самопожертвование еще уважаются, еще ценятся, стоят высоко сейчас после войны, но чем дольше продолжается мир — все эти прекрасные великодушные вещи бледнеют, засыхают, мертвеют, а богатство, стяжание захватывают все.

Остается под конец лишь одно лицемерие — лицемерие чести, самопожертвования, долга, так что, пожалуй, их еще и будут продолжать уважать, несмотря на весь цинизм, но только лишь на красных словах для формы. Настоящей чести не будет, а останутся формулы. Формулы чести — это смерть чести. Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства. Наслаждения не утончаются, а грубеют.

Грубое богатство не может наслаждаться великодушием, а требует наслаждений более скоромных, более близких к делу, то есть к прямейшему удовлетворению плоти. Наслаждения становятся плотоядными. Сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость. Вы никак не можете всего этого отрицать, потому что нельзя отрицать главного факта: что социальный перевес во время долгого мира всегда под конец переходит к грубому богатству. — Но наука, искусства — разве в продолжение войны они могут развиваться; а это великие и великодушные идеи. — Тут-то я Вас и ловлю.

Наука и искусства именно развиваются всегда в первый период после войны. Война их обновляет, освежает, вызывает, крепит мысли и дает толчок. Напротив, в долгий мир и наука глохнет. Без сомнения, занятие наукой требует великодушия, даже самоотвержения. Но многие ли из ученых устоят перед язвой мира? Ложная честь, самолюбие, сластолюбие захватят и их. Справьтесь, например, с такою страстью, как зависть: она груба и пошла, но она проникнет и в самую благородную душу ученого. Захочется и ему участвовать во всеобщей сущности, в блеске. Что значит перед торжеством богатства торжество какого-нибудь научного открытия, если только оно не будет так эффектно, как, например, открытие планеты Нептун.

Много ли останется истинных тружеников, как Вы думаете? Напротив, захочется славы, вот и явится в науке шарлатанство, гоньба за эффектом, а пуще и то утилитаризм, потому что захочется и богатства. В искусстве то же самое: такая же погоня за эффектом, за какою-нибудь утонченностью.

Простые, ясные, великодушные и здоровые идеи будут уже не в моде: понадобится что-нибудь гораздо поскоромнее; понадобится искусственность страстей. Мало-помалу утратится чувство меры и гармонии; явятся искривления чувств и страстей, так называемые утонченности чувства, которые в сущности только их огрубелость. Вот этому-то всему подчиняется всегда искусство в конце долгого мира.

Если б не было на свете войны, искусство бы заглохло окончательно. Все лучшие идеи искусства даны войной, борьбой. Подите в трагедию, смотрите на статуи: вот Гораций Корнеля, вот Аполлон Бельведерский, поражающий чудовище... — А Мадонны, а христианство? — Христианство само признает факт войны и пророчествует, что меч не прейдет до кончины мира: это очень замечательно и поражает. О, без сомнения, в высшем, в нравственном смысле оно отвергает войны и требует братолюбия.

Я сам первый возрадуюсь, когда раскуют мечи на орала. Но вопрос: когда это может случиться? И стоит ли расковывать теперь мечи на орала? Теперешний мир всегда и везде хуже войны, до того хуже, что даже безнравственно становится под конец его поддерживать: нечего ценить, совсем нечего сохранять, совестно и пошло сохранять.

Богатство, грубость наслаждений порождают лень, а лень порождает рабов. Чтоб удержать рабов в рабском состоянии, надо отнять от них свободную волю и возможность просвещения. Ведь Вы же не можете не нуждаться в рабе, кто бы Вы ни были, даже если Вы самый гуманнейший человек? Замечу еще, что в период мира укореняется трусливость и бесчестность. Человек по природе своей страшно наклонен к трусливости и бесстыдству и отлично про себя это знает; вот почему, может быть, он так и жаждет войны и так любит войну: он чувствует в ней лекарство. Война развивает братолюбие и соединяет народы.

— Как соединяет народы? — Заставляя их взаимно уважать друг друга. Война освежает людей. Человеколюбие всего более развивается лишь на поле битвы. Это даже странный факт, что война менее обозляет, чем мир. В самом деле, какая-нибудь политическая обида в мирное время, какой-нибудь нахальный договор, политическое давление, высокомерный запрос — вроде как делала нам Европа в 63-м году — гораздо более обозляют, чем откровенный бой.

Вспомните, ненавидели ли мы французов и англичан во время Крымской кампании? Напротив, как будто ближе сошлись с ними, как будто породнились даже. Мы интересовались их мнением о нашей храбрости, ласкали их пленных; наши солдаты и офицеры выходили на аванпосты во время перемирий и чуть не обнимались с врагами, даже пили водку вместе. Россия читала про это с наслаждением в газетах, что не мешало, однако же, великолепно драться. Развивался рыцарский дух. А про материальные бедствия войны я и говорить не стану: кто не знает закона, по которому после войны все как бы воскресает силами.

Экономические силы страны возбуждаются в десять раз, как будто грозовая туча пролилась обильным дождем над иссохшею почвой. Пострадавшим от войны сейчас же и все помогают, тогда как во время мира целые области могут вымирать с голоду, прежде чем мы почешемся или дадим три целковых. — Но разве народ не страдает в войну больше всех, не несет разорения и тягостей, неминуемых и несравненно больших, чем высшие слои общества? — Может быть, но временно; а зато выигрывает гораздо больше, чем теряет.

Именно для народа война оставляет самые лучшие и высшие последствия. Как хотите, будьте самым гуманным человеком, но Вы все-таки считаете себя выше простолюдина. Кто меряет в наше время душу на душу, христианской меркой? Меряют карманом, властью, силой, — и простолюдин это отлично знает всей своей массой. Тут не то что зависть, — тут является какое-то невыносимое чувство нравственного неравенства, слишком язвительного для простонародья. Как ни освобождайте и какие ни пишите законы, неравенство людей не уничтожится в теперешнем обществе.

Единственное лекарство — война. Пальятивное, моментальное, но отрадное для народа. Война поднимает дух народа и его сознание собственного достоинства. Война равняет всех во время боя и мирит господина и раба в самом высшем проявлении человеческого достоинства — в жертве жизнью за общее дело, за всех, за Отечество. Неужели Вы думаете, что масса, самая даже темная масса мужиков и нищих, не нуждается в потребности деятельного проявления великодушных чувств?

А во время мира чем масса может заявить свое великодушие и человеческое достоинство? Мы и на единичные-то проявления великодушия в простонародье смотрим, едва удостаивая замечать их, иногда с улыбкою недоверчивости, иногда просто не веря, а иногда так и подозрительно. Когда же поверим героизму какой-нибудь единицы, то тотчас же наделаем шуму, как перед чем-то необыкновенным; и что же выходит: наше удивление и наши похвалы похожи на презрение.

Во время войны все это исчезает само собой, и наступает полное равенство героизма. Пролитая кровь важная вещь. Взаимный подвиг великодушия порождает самую твердую связь неравенств и сословий. Помещик и мужик, сражаясь вместе в двенадцатом году, были ближе друг к другу, чем у себя в деревне, в мирной усадьбе. Война есть повод массе уважать себя, а потому народ и любит войну: он слагает про войну песни, он долго потом заслушивается легенд и рассказов о ней... пролитая кровь важная вещь! Нет, война в наше время необходима; без войны провалился бы мир или, по крайней мере, обратился бы в какую-то слизь, в какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами... Я, конечно, перестал спорить.

С мечтателями спорить нельзя. Но есть, однако же, престранный факт: теперь начинают спорить и подымают рассуждения о таких вещах, которые, казалось бы, давным-давно решены и сданы в архив. Теперь это все выкапывается опять. Главное в том, что это повсеместно.

Кто хочет быть выше всех в царствии Божием — стань всем слугой. Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале.

У нас идеалист часто забывает, что идеализм есть дело вовсе не стыдное. У идеалиста и реалиста, если только они честны и великодушны, одна и та же сущность — любовь к человечеству и один и тот же объект — человек, только лишь одни формы представления объекта различные.

Стыдиться своего идеализма нечего: это тот же путь и к той же цели. Так что идеализм, в сущности, точно так же реален, как и реализм, и никогда не может исчезнуть из мира. Не Грановским стыдиться, что они являются именно затем, чтоб проповедовать «прекрасное и высокое». А если устыдятся уж и Грановские и, убоясь насмешливых и высокомерных мудрецов ареопага, примкнут чуть не к Меттерниху, то кто же будут тогда нашими пророками?

И не историку бы Грановскому не знать, что народам дороже всего — иметь идеалы и сохранить их и что иная святая идея, как бы ни казалась вначале слабою, непрактичною, идеальною и смешною в глазах мудрецов, но всегда найдется такой член ареопага и «женщина именем Фамарь», которые еще изначала поверят проповеднику и примкнут к светлому делу, не боясь разрыва со своими мудрецами. И вот маленькая, несовременная и непрактическая «смешная идейка» растет и множится и под конец побеждает мир, а мудрецы ареопага умолкают.

Язык — народ, в нашем языке это синонимы, и какая в этом богатая глубокая мысль!

Всякая вьющая и единящая мысль и всякое верное единящее всех чувство — есть величайшее счастье в жизни наций.

Вникните в православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации. В русском христианстве, по-настоящему, даже и мистицизма нет вовсе, в нем одно человеколюбие, один Христов образ, — по крайней мере, это главное.

Всякому обществу, чтобы держаться и жить, надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя.

А между тем находила новая гроза, наступала новая беда — «золотой мешок»! На место прежних «условных» лучших людей являлась новая условность, которая почти вдруг получила у нас страшное значение. О, конечно, золотой мешок был и прежде: он всегда существовал в виде прежнего купцамиллионера; но никогда еще не возносился он на такое место и с таким значением, как в последнее наше время.

Прежний купец наш, несмотря на ту роль, которую уже повсеместно играл в Европе миллион и капитал, — имел у нас, говоря сравнительно, довольно невысокое место в общественной иерархии. Надо правду сказать — он и не стоил большего. Оговорюсь вперед: я говорю лишь про богатых купцов; большинство же их, не развратившееся еще богатством, жило в виде типов Островского и, может быть, было очень многих не хуже, если только говорить сравнительно, а низшее и самое многочисленное купечество — так даже почти вполне совпадало с народом.

Но чем более богател прежний купец, тем становился хуже. В сущности это был тот же мужик, но лишь развращенный. Прежние купцы-миллионеры разделялись на два разряда — на тех, которые продолжали носить бороду, несмотря на свой миллион, и в огромных собственных домах своих, несмотря на зеркала и паркетные полы, жили не много по-свински, и нравственно и физически.

Самое еще лучшее, что в них было, — это их любовь к колоколам и к голосистым диаконам. Но, несмотря на эту любовь, они уже нравственно совсем разрывали с народом. Трудно представить себе что-нибудь менее сходящееся нравственно, как народ и иной миллионер-фабрикант. Овсянников, когда его везли недавно в Сибирь через Казань, вышвыривал, говорят, ногами подаянные копейки, которые ему наивно кидал народ в экипаж: это уже последняя степень нравственной разорванности с народом, полная потеря самого малейшего понимания народного смысла и духа.

И никогда народ не бывал в такой кабале, как на фабриках у иных из этих господ! Другой разряд миллионеров-купцов отличался прежде всего фраками и бритыми подбородками, великолепной европейской обстановкой домов их, воспитанием дочерей на французском и английском языках с фортепианами, нередко орденом за большие пожертвования, нестерпимым чванством над всем, что его пониже, презрением к обыкновенному «обеденному» генералу и в то же время самою низкою приниженностью перед высшим сановником, особенно если случалось, когда Бог знает какими происками и стараниями, залучить такого к себе на бал или обед, разумеется для него же устроенный.

Эти старания дать обед особе обращались в программу жизни. Это жаждалось: почти ведь для того и жил миллионер на свете. Само собою, что этот прежний богач купец молился своему миллиону как Богу: миллион был в глазах его все, миллион вытащил его из ничтожества, дал ему все значение. В грубой душе этого «развращенного мужика» (так как он продолжал быть им, несмотря на все свои фраки) никогда не могло зародиться ни одной мысли и ни одного чувства, которые хотя бы на мгновение возвысили его в сознании над собственным миллионом.

Само собою, несмотря на наружный лоск, вся семья такого купца вырастала безо всякого образования. Миллион не только не способствовал образованию, но, напротив, бывал в этом случае главною причиною невежества: станет сын такого миллионщика учиться в университете, когда и безо всякого ученья можно все получить, тем более что все эти миллионщики, достигая миллиона, весьма часто заручались правами дворянскими. Кроме разврата с самых юных лет и самых извращенных понятий о мире, Отечестве, чести, долге, богатство ничего не вносило в души этого юношества, плотоядного и наглого.

А извращенность миросозерцания была чудовищная, ибо надо всем стояло убеждение, преобразившееся для него в аксиому: «Деньгами все куплю, всякую почесть, всякую доблесть, всякого подкуплю и от всего откуплюсь». Трудно представить сухость сердца юношей, возраставших в этих богатых домах.

Из чванства и чтобы не отстать от других, такой миллионер, пожалуй, и жертвовал иногда огромные суммы на Отечество, в случае, например, опасности (хотя случай такой был лишь раз в двенадцатом году), — но пожертвования он делал ввиду наград и всегда готов был, в каждую остальную минуту своего существования, соединиться хоть с первым жидом, чтобы предать всех и все, если того требовал его барыш; патриотизма, чувства гражданского не бывает в этих сердцах.

Повторю еще: силу мешка понимали все у нас и прежде, но никогда еще доселе в России не считали мешок за высшее, что есть на земле.

В сущности, эти идеалы, эти «лучшие люди» ясны и видны с первого взгляда: «лучший человек» по представлению народному — это тот, который не преклонился перед материальным соблазном, тот, который ищет неустанно работы на дело Божие, любит правду и, когда надо, встает служить ей, бросая дом и семью и жертвуя жизнью.

Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу все изменится. Стать русским — значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать.

И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы и на вид тогда станем совсем другие. Став самими собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний.

Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея, не Потугина; нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу, не за стрюцких европеизма, либерализма и социализма. Мы и говорить будем с ними умнее теперешнего, потому что в народе нашем и в духе его отыщем новые слова, которые уж непременно станут европейцам понятнее.

Да и сами мы поймем тогда, что многое из того, что мы презирали в народе нашем, есть не тьма, а именно свет, не глупость, а именно ум, а поняв это, мы непременно произнесем в Европе такое слово, которого там еще не слыхали. Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, — единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов...

Русское решение вопроса

Если вы почувствовали, что вам тяжело «есть, пить, ничего не делать и ездить на охоту», и если вы действительно это почувствовали и действительно так вам жаль «бедных», которых так много, то отдайте им свое имение, если хотите, пожертвуйте на общую пользу и идите работать на всех и «получите сокровище на небеси, там, где не копят и не посягают». Пойдите, как Влас, у которого Сила вся души великая В дело Божие ушла.

И если не хотите сбирать, как Влас, на храм Божий, то заботьтесь о просвещении души этого бедняка, светите ему, учите его. Если б и все роздали, как вы, свое имение «бедным», то, разделенные на всех, все богатства богатых мира сего были бы лишь каплей в море. А потому надобно заботиться больше о свете, о науке и об усилении любви.

Тогда богатство будет расти в самом деле, и богатство настоящее, потому что оно не в золотых платьях заключается, а в радости общего соединения и в твердой надежде каждого на всеобщую помощь в несчастии, ему и детям его. И не говорите, что вы лишь слабая единица и что если вы один раздадите имение и пойдете служить, то ничего этим не сделаете и не поправите. Напротив, если даже только несколько будет таких как вы, так и тогда двинется дело.

Да в сущности и не надо даже раздавать непременно имения, — ибо всякая непременностъ тут, в деле любви, похожа будет на мундир, на рубрику, на букву. Убеждение, что исполнил букву, ведет только к гордости, к формалистике и к лености. Надо делать только то, что велит сердце: велит отдать имение — отдайте, велит идти работать на всех — идите, но и тут не делайте так, как иные мечтатели, которые прямо берутся за тачку: «Дескать, я не барин, я хочу работать как мужик». Тачка опять-таки мундир. Напротив, если чувствуете, что будете полезны всем как ученый, идите в университет и оставьте себе на то средства.

Не раздача имения обязательна и не надеванье зипуна: все это лишь буква и формальность; обязательна и важна лишь решимость ваша делать все ради деятельной любви, все что возможно вам, что сами искренно признаете для себя возможным. Все же эти старания «опроститься» — лишь одно только переряживание, невежливое даже к народу и вас унижающее.

Вы слишком «сложны», чтоб опроститься, да и образование ваше не позволит вам стать мужиком. Лучше мужика вознесите до вашей «осложненности». Будьте только искренни и простодушны; это лучше всякого «опрощения». Но пуще всего не запугивайте себя сами, не говорите: «Один в поле не воин» и проч. Всякий, кто искренно захотел истины, тот уже страшно силен. Не подражайте тоже некоторым фразерам, которые говорят поминутно, чтобы их слышали: «Не дают ничего делать, связывают руки, вселяют в душу отчаяние и разочарование!» и проч. и проч.

Все это фразеры и герои поэм дурного тона, рисующиеся собою лентяи. Кто хочет приносить пользу, тот и с буквально связанными руками может сделать бездну добра. Истинный делатель, вступив на путь, сразу увидит перед собою столько дела, что не станет жаловаться, что ему не дают делать, а непременно отыщет и успеет хоть что-нибудь сделать. Все настоящие делатели про это знают. У нас одно изучение России сколько времени возьмет, потому что ведь у нас лишь редчайший человек знает нашу Россию. Жалобы на разочарование совершенно глупы: радость на воздвигающееся здание должна утолить всякую душу и всякую жажду, хотя бы вы только по песчинке приносили пока на здание.

Одна награда вам — любовь, если заслужите ее. Положим, вам не надо награды, но ведь вы делаете дело любви, а стало быть, нельзя же вам не домогаться любви. Но пусть никто и не скажет вам, что вы и без любви должны были сделать все это, из собственной, так сказать, пользы, и что иначе вас бы заставили силой. Нет, у нас в России надо насаждать другие убеждения, и особенно относительно понятий о свободе, равенстве и братстве.

В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода — лишь в одолении себя и воли своей, так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству вашему. Вот почему чуть-чуть не весь нынешний мир полагает свободу в денежном обеспечении и в законах, гарантирующих денежное обеспечение: «Есть деньги, стало быть, могу делать все, что угодно; есть деньги — стало быть, не погибну и не пойду просить помощи, а не просить ни у кого помощи есть высшая свобода».

А между тем это в сущности не свобода, а опять-таки рабство, рабство от денег. Напротив, самая высшая свобода — не копить и не обеспечивать себя деньгами, а «разделить всем, что имеешь, и пойти всем служить». Если способен на то человек, если способен одолеть себя до такой степени, — то он ли после того не свободен? Это уже высочайшее проявление воли! Затем, что такое в нынешнем образованном мире равенство? Ревнивое наблюдение друг за другом, чванство и зависть: «Он умен, он Шекспир, он тщеславится своим талантом; унизить его, истребить его».

Между тем настоящее равенство говорит: «Какое мне дело, что ты талантливее меня, умнее меня, красивее меня? Напротив, я этому радуюсь, потому что люблю тебя. Но хоть я и ничтожнее тебя, но как человека я уважаю себя, и ты знаешь это, и сам уважаешь меня, а твоим уважением я счастлив. Если ты, по твоим способностям, приносишь в сто раз больше пользы мне и всем, чем я тебе, то я за это благословляю тебя, дивлюсь тебе и благодарю тебя, и вовсе не ставлю моего удивления к тебе себе в стыд; напротив, счастлив тем, что тебе благодарен, и если работаю на тебя и на всех, по мере моих слабых способностей, то вовсе не для того, чтоб сквитаться с тобой, а потому, что люблю вас всех».

Если так будут говорить все люди, то, уж конечно, они станут и братьями, и не из одной только экономической пользы, а от полноты радостной жизни, от полноты любви.

Скажут, что это фантазия, что это «русское решение вопроса» — есть «царство небесное» и возможно разве лишь в царстве небесном. Да, Стивы очень рассердились бы, если б наступило царство небесное. Но надобно взять уже то одно, что в этой фантазии «русского решения вопроса» несравненно менее фантастического и несравненно более вероятного, чем в европейском решении.

Таких людей, то есть «Власов», мы уже видели и видим у нас во всех сословиях, и даже довольно часто; тамошнего же «будущего человека» мы еще нигде не видели, и сам он обещал прийти, перейдя лишь реки крови. Вы скажете, что единицы и десятки ничему не помогут, а надобно добиться известных всеобщих порядков и принципов. Но если б даже и существовали такие порядки и принципы, чтобы безошибочно устроить общество, и если б даже и можно было их добиться прежде практики, так, a priori, из одних мечтаний сердца и «научных» цифр, взятых притом из прежнего строя общества, — то с не готовыми, с не выделанными к тому людьми никакие правила не удержатся и не осуществятся, а, напротив, станут лишь в тягость.

Я же безгранично верую в наших будущих и уже начинающихся людей, вот о которых я уже говорил выше, что они пока еще не спелись, что они страшно как разбиты на кучки и лагери в своих убеждениях, но зато все ищут правды прежде всего, и если б только узнали, где она, то для достижения ее готовы пожертвовать всем, и даже жизнью.

Поверьте, что если они вступят на путь истинный, найдут его наконец, то увлекут за собою и всех, и не насилием, а свободно. Вот что уже могут сделать единицы на первый случай. И вот тот плуг, которым можно поднять нашу «Новь». Прежде чем проповедовать людям: «как им быть», — покажите это на себе. Исполните на себе сами, и все за вами пойдут. Что тут утопического, что тут невозможного — не понимаю!

Правда, мы очень развратны, очень малодушны, а потому не верим и смеемся. Но теперь почти не в нас и дело, а в грядущих. Народ чист сердцем, но ему нужно образование. Но чистые сердцем подымаются и в нашей среде — и вот что самое важное! Вот этому надо поверить прежде всего, это надобно уметь разглядеть. А чистым сердцем один совет: самообладание и самоодоление прежде всякого первого шага. Исполни сам на себе прежде, чем других заставлять, — вот в чем вся тайна первого шага.

Нет, видно правда, что истина покупается лишь мученичеством.

спасает ли пролитая кровь?

«Но кровь, но ведь все-таки кровь», — наладили мудрецы, и, право же, все эти казенные фразы о крови — все это подчас только набор самых ничтожнейших высоких слов для известных целей. Биржевики, например, чрезвычайно любят теперь толковать о гуманности. И многие, толкующие теперь о гуманности, суть лишь торгующие гуманностью. А между тем крови, может быть, еще больше бы пролилось без войны.

Поверьте, что в некоторых случаях, если не во всех почти (кроме разве войн междоусобных), — война есть процесс, которым именно с наименьшим пролитием крови, с наименьшею скорбью и с наименьшей тратой сил, достигается международное спокойствие и вырабатываются, хоть приблизительно, сколько-нибудь нормальные отношения между нациями.

Разумеется, это грустно, но что же делать, если это так. Уж лучше раз извлечь меч, чем страдать без срока. И чем лучше теперешний мир между цивилизованными нациями — войны? Напротив, скорее мир, долгий мир зверит и ожесточает человека, а не война. Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый, ожирелый эгоизм, а главное — умственный застой.

В долгий мир жиреют лишь одни палачи и эксплуататоры народов. Налажено, что мир родит богатство — но ведь лишь десятой доли людей, а эта десятая доля, заразившись болезнями богатства, сама передает заразу и остальным девяти десятым, хотя и без богатства. Заражается же она развратом и цинизмом. От излишнего скопления богатства в одних руках рождается у обладателей богатства грубость чувств. Чувство изящного обращается в жажду капризных излишеств и ненормальностей.

Страшно развивается сладострастие. Сладострастие родит жестокость и трусость. Грузная и грубая душа сладострастника жесточе всякой другой, даже и порочной души. Иной сладострастник, падающий в обморок при виде крови из обрезанного пальца, не простит бедняку и заточит его в тюрьму за ничтожнейший долг.

Жестокость же родит усиленную, слишком трусливую заботу о самообеспечении. Эта трусливая забота о самообеспечении всегда, в долгий мир, под конец обращается в какой-то панический страх за себя, сообщается всем слоям общества, родит страшную жажду накопления и приобретения денег.

Теряется вера в солидарность людей, в братство их, в помощь общества, провозглашается громко тезис: «Всякий за себя и для себя»; бедняк слишком видит, что такое богач и какой он ему брат, и вот — все уединяются и обособляются. Эгоизм умерщвляет великодушие. Лишь искусство поддерживает еще в обществе высшую жизнь и будит души, засыпающие в периоды долгого мира.

Вот отчего и выдумали, что искусство может процветать лишь во время долгого мира, а между тем тут огромная неверность: искусство, то есть истинное искусство, именно и развивается потому во время долгого мира, что идет в разрез с грузным и порочным усыплением душ, и, напротив, созданиями своими, всегда в эти периоды, взывает к идеалу, рождает протест и негодование, волнует общество и нередко заставляет страдать людей, жаждущих проснуться и выйти из зловонной ямы.

В результате же оказывается, что буржуазный долгий мир, все-таки, в конце концов, всегда почти зарождает сам потребность войны, выносит ее сам из себя как жалкое следствие, но уже не из-за великой и справедливой цели, достойной великой нации, а из-за каких-нибудь жалких биржевых интересов, из-за новых рынков, нужных эксплуататорам, из-за приобретения новых рабов, необходимых обладателям золотых мешков, — словом, из-за причин, не оправдываемых даже потребностью самосохранения, а, напротив, именно свидетельствующих о капризном, болезненном состоянии национального организма.

Интересы эти и войны, за них предпринимаемые, развращают и даже совсем губят народы, тогда как война из-за великодушной цели, из-за освобождения угнетенных, ради бескорыстной и святой идеи, — такая война лишь очищает зараженный воздух от скопившихся миазмов, лечит душу, прогоняет позорную трусость и лень, объявляет и ставит твердую цель, дает и уясняет идею, к осуществлению которой призвана та или другая нация.

Такая война укрепляет каждую душу сознанием самопожертвования, а дух всей нации сознанием взаимной солидарности и единения всех членов, составляющих нацию. А главное, сознанием исполненного долга и совершенного хорошего дела: «Не совсем же мы упали и развратились, есть же и в нас человеческое!»

А между тем ведь все идут к одному и тому же, по крайней мере все стремятся к одному и тому же, от мудреца до последнего разбойника, только разными дорогами.

Главное — люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться. А между тем ведь это только — старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же! «Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья — выше счастья» — вот с чем бороться надо! И буду. Если только все захотят, то сейчас все устроится.

Без святого и драгоценного, унесенного в жизнь из воспоминаний детства, не может и жить человек. Иной, по-видимому, о том и не думает, а все-таки эти воспоминания бессознательно да сохраняет. Воспоминания эти могут быть даже тяжелые, горькие, но ведь и прожитое страдание может обратиться впоследствии в святыню для души.

Человек и вообще так создан, что любит свое прожитое страдание. Человек, кроме того, уже по самой необходимости наклонен отмечать как бы точки в своем прошедшем, чтобы по ним потом ориентироваться в дальнейшем и выводить по ним хотя бы нечто целое, для порядка и собственного назидания. При этом самые сильнейшие и влияющие воспоминания почти всегда те, которые остаются из детства.

Но величие Пушкина, как руководящего гения, состояло именно в том, что он так скоро, и окруженный почти совсем не понимавшими его людьми, нашел твердую дорогу, нашел великий и вожделенный исход для нас, русских, и указал на него. Этот исход был — народность, преклонение перед правдой народа русского. «Пушкин был явление великое, чрезвычайное». Пушкин был «не только русский человек, но и первым русским человеком». Не понимать русскому Пушкина — значит не иметь права называться русским. Он понял русский народ и постиг его назначение в такой глубине и в такой обширности, как никогда и никто.

«Не люби ты меня, а полюби ты мое» — вот что вам скажет всегда народ, если захочет увериться в искренности вашей любви к нему. Полюбить, то есть пожалеть народ за его нужды, бедность, страдания, может и всякий барин, особенно из гуманных и европейски просвещенных.

Но народу надо, чтоб его не за одни страдания его любили, а чтоб полюбили и его самого. Что же значит полюбить его самого? «А полюби ты то, что я люблю, почти ты то, что я чту» — вот что значит и вот как Вам ответит народ, а иначе он никогда Вас за своего не признает, сколько бы Вы там о нем ни печалились.

Таким образом, повторяю, обозначив болезнь, дал и великую надежду: «Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения и будете спасены». Вникнув в Пушкина, не сделать такого вывода невозможно.

Основные нравственные сокровища духа, в основной сущности своей по крайней мере, не зависят от экономической силы.

«Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой — и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою.

Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его. Не у цыган и нигде мировая гармония, если ты первый сам ее недостоин, злобен и горд и требуешь жизни даром, даже и не предполагая, что за нее надобно заплатить»

И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!

Ведь если я верю, что истина тут, вот именно в том, во что я верую, то какое мне дело, если б даже весь мир не поверил моей истине, насмеялся надо мной и пошел иною дорогой? Да тем-то и сильна великая нравственная мысль, тем-то и единит она людей в крепчайший союз, что измеряется она не немедленной пользой, а стремит их в будущее, к целям вековечным, к радости абсолютной.

Чем соедините Вы людей для достижения Ваших гражданских целей, если нет у Вас основы в первоначальной великой идее нравственной? А нравственные идеи только одни: все основаны на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди, в идеале, ибо оно несет в себе все, все стремления, все жажды, а, стало быть, из него же исходят и все Ваши гражданские идеалы.

Попробуйте-ка соединить людей в гражданское общество с одной только целью «спасти животишки»? Ничего не получите, кроме нравственной формулы: «Каждый за себя, а Бог за всех». С такой формулой никакое гражданское учреждение долго не проживет.

Муравей знает формулу своего муравейника, пчела тоже своего улья (хоть не знают по-человечески, так знают по-своему, им больше не надо), но человек не знает своей формулы.

Откуда же, коли так, взяться идеалу гражданского устройства в обществе человеческом? А следите исторически, и тотчас увидите, из чего он берется. Увидите, что он есть единственно только продукт нравственного самосовершенствования единиц, с него и начинается, и что было так спокон века и пребудет во веки веков.

При начале всякого народа, всякой национальности идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала ее. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью.

Нам именно здравые решения необходимы, — до тех пор не будет спокойствия, а ведь только спокойствие есть источник всякой великой силы.

А спокойствия у нас мало, спокойствия духовного особенно, то есть самого главного, ибо без духовного спокойствия никакого не будет. На это особенно не обращают внимания, а добиваются только временной, материальной глади.

Спокойствия в умах нет, и это во всех слоях, спокойствия в убеждениях наших, во взглядах наших, в нервах наших, в аппетитах наших. Труда и сознания, что лишь трудом «спасен будеши», — нет даже вовсе. Чувства долга нет, да и откуда ему завестись: культуры полтора века не было правильной, пожалуй, что и никакой. «К чему я стану трудиться, коли я самой культурой моей доведен до того, что все, что кругом меня, отрицаю?

А если и есть колпаки, которые думают спасти здание какими-то европейскими измышлениями, — то я и колпаков отрицаю, а верю лишь в то, что чем хуже, тем лучше, и вот вся моя философия». Уверяю вас, что у нас теперь это очень многие говорят, про себя по крайней мере, а иные так и вслух.

Мысль моя, формула моя — следующая: «Для приобретения хороших государственных финансов в государстве, изведавшем известные потрясения, не думай слишком много о текущих потребностях, сколь бы сильно ни вопияли они, а думай лишь об оздоровлении корней — и получишь финансы».

Ф.М.Достоевский выписки из повести “Записки из подполья”:

Повторяю, усиленно повторяю: все непосредственные люди и деятели потому и деятельны, что они тупы и ограничены. Как это объяснить? А вот как: они вследствие своей ограниченности ближайшие и второстепенные причины за первоначальные принимают, таким образом скорее и легче других убеждаются, что непреложное основание своему делу нашли, ну и успокаиваются; а ведь это главное.

Ведь чтоб начать действовать, нужно быть совершенно успокоенным предварительно, и чтоб сомнений уж никаких не оставалось.

Я упражняюсь в мышлении, а следственно, у меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собою другую, еще первоначальнее, и так далее в бесконечность. Такова именно сущность всякого сознания и мышления. Это уже опять, стало быть, законы природы. Что же наконец в результате? Да то же самое. Вспомните: давеча вот я говорил о мщении. (Вы, верно, не вникли). Сказано: человек мстит, потому что находит в этом справедливость.

Значит, он первоначальную причину нашел, основание нашел, а именно: справедливость. Стало быть, он со всех сторон успокоен, а следственно, и отмщает спокойно и успешно, будучи убежден, что делает честное и справедливое дело. А ведь я справедливости тут не вижу, добродетели тоже никакой не нахожу, а следственно, если стану мстить, то разве только из злости. Злость, конечно, могла бы все пересилить, все мои сомнения, и, стало быть могла бы совершенно успешно послужить вместо первоначальной причины именно потому, что она не причина.

Злоба у меня опять-таки вследствие этих проклятых законов сознания химическому разложению подвергается. Смотришь — предмет улетучивается, резоны испаряются, виновник не отыскивается, обида становится не обидой, а фатумом, чем-то вроде зубной боли, в которой никто не виноват, а следовательно, остается опять-таки тот же самый выход — то есть стену побольнее прибить.

Ну и рукой махнешь, потому что не нашел первоначальной причины. А попробуй увлекись своим чувством слепо, без рассуждений, без первоначальной причины, отгоняя сознание хоть на это время; возненавидь или полюби, чтоб только не сидеть сложа руки. Послезавтра, это уж самый поздний срок, самого себя презирать начнешь за то, что самого себя зазнамо надул. В результате: мыльный пузырь и инерция.

Цивилизация вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и… решительно ничего больше. А через развитие этой многосторонности человек еще, пожалуй, дойдет до того, что отыщет в крови наслаждение. Ведь это уж и случалось с ним.

Замечали ли вы, что самые утонченные кровопроливцы почти сплошь были самые цивилизованные господа, которым все эти разные Атиллы да Стеньки Разины иной раз в подметки не годились, и если они не так ярко бросаются в глаза, как Атилла и Стенька Разин, так это именно потому, что они слишком часто встречаются, слишком обыкновенны, примелькались.

Ведь глуп человек, глуп феноменально. То есть он хоть и вовсе не глуп, но уж зато неблагодарен так, что поискать другого, так не найти. Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!

Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно оттого, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно (это уж моя идея).

Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту.

Видите ли-с: рассудок, господа, есть вещь хорошая, это бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни, то есть всей человеческой жизни, и с рассудком, и со всеми почесываниями. И хоть жизнь наша в этом проявлении выходит зачастую дрянцо, но все-таки жизнь, а не одно только извлечение квадратного корня.

Ведь я, например, совершенно естественно хочу жить для того, чтоб удовлетворить всей моей способности жить, а не для того, чтоб удовлетворить одной только моей рассудочной способности, то есть какой-нибудь одной двадцатой доли всей моей способности жить. Что знает рассудок? Рассудок знает только то, что успел узнать (иного, пожалуй, и никогда не узнает; это хоть и не утешение, но отчего же этого и не высказать?), а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно, и хоть врет, да живет.

Вот муравьи совершенно другого вкуса. У них есть одно удивительное здание в этом же роде, навеки нерушимое, — муравейник. С муравейника достопочтенные муравьи начали, муравейником, наверно, и кончат, что приносит большую честь их постоянству и положительности. Но человек существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не самую цель.

И кто знает (поручиться нельзя), может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не иное что, как дважды два четыре, то есть формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти. По крайней мере человек всегда как-то боялся этого дважды два четыре, а я и теперь боюсь.

Положим, человек только и делает, что отыскивает эти дважды два четыре, океаны переплывает, жизнью жертвует в этом отыскивании, но отыскать, действительно найти, — ей-богу, как-то боится. Ведь он чувствует, что как найдет, так уж нечего будет тогда отыскивать. Работники, кончив работу, по крайней мере деньги получат, в кабачок пойдут, потом в часть попадут, — ну вот и занятия на неделю.

А человек куда пойдет? По крайней мере каждый раз замечается в нем что-то неловкое при достижении подобных целей. Достижение он любит, а достигнуть уж и не совсем, и это, конечно, ужасно смешно. Одним словом, человек устроен комически; во всем этом, очевидно, заключается каламбур.

Опять и то, Лиза: человек только свое горе любит считать, а счастья своего не считает. А счел бы как должно, так и увидел бы, что на всякую долю его запасено.

Любовь — тайна божия и от всех глаз чужих должна быть закрыта, что бы там ни произошло. Святее от этого, лучше. (имеется ввиду брак).

Нет, Лиза, знать самому сначала нужно жить выучиться, а потом уж других обвинять!

Мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее. Даже до того отвыкли, что чувствуем подчас к настоящей «живой жизни» какое-то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают про нее.

Ведь мы до того дошли, что настоящую «живую жизнь» чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше. И чего копошимся мы иногда, чего блажим, чего просим? Сами не знаем чего. Нам же будет хуже, если наши блажные просьбы исполнят. Ну, попробуйте, ну, дайте нам, например, побольше самостоятельности, развяжите любому из нас руки, расширьте круг деятельности, ослабьте опеку, и мы… да уверяю же вас: мы тотчас же попросимся опять обратно в опеку.

Знаю, что вы, может быть, на меня за это рассердитесь, закричите, ногами затопаете: «Говорите, дескать, про себя одного и про ваши мизеры в подполье, а не смейте говорить: „все мы“. Позвольте, господа, ведь не оправдываюсь же я этим всемством. Что же собственно до меня касается, то ведь я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие, и тем утешались, обманывая сами себя.

Так что я, пожалуй, еще „живее“ вас выхожу. Да взгляните пристальнее! Ведь мы даже не знаем, где и живое-то живет теперь и что оно такое, как называется? Оставьте нас одних, без книжки, и мы тотчас запутаемся, потеряемся, — не будем знать, куда примкнуть, чего придержаться; что любить и что ненавидеть, что уважать и что презирать? Мы даже и человеками-то быть тяготимся, — человеками с настоящим, собственным телом и кровью; стыдимся этого, за позор считаем и норовим быть какими-то небывалыми общечеловеками.

Мы мертворожденные, да и рождаемся-то давно уж не от живых отцов, и это нам все более и более нравится. Во вкус входим. Скоро выдумаем рождаться как-нибудь от идеи. Но довольно; не хочу я больше писать „из Подполья“.

Борис Пастернак

Ночь

Идет без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром летчик Уходит в облака.

Он потонул в тумане, Исчез в его струе, Став крестиком на ткани И меткой на белье.

Под ним ночные бары, Чужие города, Казармы, кочегары, Вокзалы, поезда.

Всем корпусом на тучу Ложится тень крыла. Блуждают, сбившись в кучу, Небесные тела.

И страшным, страшным креном К другим каким-нибудь Неведомым вселенным Повернут Млечный путь.

В пространствах беспредельных Горят материки. В подвалах и котельных Не спят истопники.

В Париже из-под крыши Венера или Марс Глядят, какой в афише Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится В прекрасном далеке На крытом черепицей Старинном чердаке.

Он смотрит на планету, Как будто небосвод Относится к предмету Его ночных забот.

Не спи, не спи, работай, Не прерывай труда, Не спи, борись с дремотой, Как летчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты вечности заложник У времени в плену.

Духовной пищей будешь сыт духовно, а духовный голод это самый страшный голод. (Олег Груз, современный поэт)

Люди верят в бога, а в кого верит Бог? – в человека. Есть непостижимая возможность почувствовать то, что чувствует сам Господь. (Митрополит Антоний)

Цель государства – сбережения народа (И.П.Шувалов, придворный Елизаветы)

- За счет чего, может быть восстановление русской души?

- Вот это задача, прежде всего каждого. Душу восстановить невозможно в массовых масштабах. Можно только создать лучшую или худшую нравственную обстановку. Но в каждой нравственной обстановке, каждый человек принимает свои личные решения. В этом его личная воля, дарованная богом. (из интервью А.И.Солженицына)

В сравнении со смертью или с мысли о ней, все что происходит в человеческой жизни становится все более и более несущественным.

При размышлении о смерти, все человеческие проблемы, которые человек сам себе придумывает с каждым новым веком, переходят в разряд весьма не значимых задач.

Фрэнсис Бэкон:

"Думаю, жизнь не имеет смысла, мы рождаемся и мы умираем, и между этими точками мы придаем смысл бытию только тем, что мы делаем"

Бэкон считал фотографию третьим глазом, который схватывает невидимые и непредусмотренные моменты бытия: фотография схватывает утечку, она — объективна. Но художник вкладывает в неё собственную эмоцию — ту, что Бэкон считал «тайной живописи».

Бэкон говорил, что "сюжет не должен кричать громче, чем краски"

Он описывал технику своего письма таким образом: "Вы не можете себе представить, как безнадежность в работе может заставить просто взять краску и делать все, что угодно, чтобы выбраться из рамок сотворения иллюстративного образа любого типа."

В представлении Бэкона идеальный портрет - это не реалистическая картина, а изображение, на котором искажены черты лица, но точно отражена личность и внутренняя сущность человека. Он презирал "льстивые" портреты

Вероятно, Робер Брессон (интервью 1976 года) - французский кинорежиссер:

Люди становятся всё более и более материалистичными и жестокими, жестокими иначе, чем в средневековье. Жестокими из-за лени, равнодушия, эгоизма, из-за того, что думают только о себе, а не о том, что творится вокруг и тем самым позволяют расти глупости и безобразию. Все интересуются только деньгами.

Деньги становятся Богом. А сам Бог для многих уже не существует. Деньги становятся целью и смыслом жизни. Знаете, даже ваш астронавт, тот, кто первым ступил на поверхность Луны, сказал, что когда впервые увидел нашу Землю, ему подумалось, как же она чудесна, как прекрасна, не губите ее, не троньте ее. Это относится ко всем странам. Молчание более не существует, его не найти. А без этого жить невозможно.

Чем проще, чем обыденнее жизнь, чем меньше произносится в ней само слово Бог, тем больше я ощущаю в ней присутствие Бога. Я хочу, чтобы зрители почувствовали присутствие Бога в обыденной жизни. Я не хочу показывать это явно, надо чтобы люди это почувствовали.

Молодой герой моего фильма ищет что-то возвышенное, но не может найти. Он идет за этим в церковь, но и там не находит. Ночью он идет к Собору Парижской Богоматери в одиночестве искать Бога. Он произносит примерно такие слова: «Когда входишь в церковь, в храм, Господь там, но если там случится священник — его уже нет».

Вот почему, хотя сам я очень религиозен — был религиозен во всяком случае, — последние 4-5 лет я не вхожу в церковь, когда они отправляют там свои новые мессы. Это невозможно. Я вхожу в собор и сажусь на скамью. Так я чувствую присутствие Бога, которого нет в мессах.

Молодой человек не может почувствовать божественного в присутствии множества снующих туда-сюда людей и священников. И он отправляется искать нечто такое, на что он мог бы опереться, но тут происходит кое-что. Является полиция. Я уверен, что некоторые молодые люди кончают самоубийством, потому что не способны найти это «нечто».

Когда люди становятся слишком материалистичными, религия оказывается невозможной, потому что религия — это бедность, а бедность — способ установить связь с таинственным и с Богом. Когда католицизм пытается примириться с материализмом, Бог исчезает.

Я не особенно задумываюсь о технологии, во всяком случае, не стремлюсь сделать ее действующим лицом. Если вы нашли новый способ охватить жизнь, природу, это может изменить что-то в деталях, но не в целом. Я не слишком много думаю над тем, что я делаю, когда снимаю, но просто пытаюсь что-то почувствовать, увидеть без объяснения, подобраться к сути как можно ближе — вот и всё.

Поэтому я не много двигаюсь. Это похоже на приближение к дикому зверю. Если вы слишком активны, его легко спугнуть. Я считаю, нужно много думать в перерывах между работой, но во время нее думать надо перестать. Мышление — страшный враг. Надо стараться работать не разумом, а чувством и сердцем. Интуицией.

Если фильм снабжает зрителя достаточным количеством примет, причины он выведет сам.

Если нельзя больше ничего оставлять для догадки, если я обязан всё показывать, мне неинтересно работать.

Откровенность убивает сексуальность. Это как с тайной. Если людям не надо ни о чем догадываться, ничего и не остается.

Дело не в том, чтобы показывать вещи, а в том, чтобы ощущать их. Заставлять людей чувствовать то же, что и я сам. Самое важное и самое реальное — мой способ чувствования и его передача другим.

Нет никакого искусства в том, чтобы показать вещи такими, какие они есть, в некой фиксированной последовательности, в какой они сняты на пленку. Любой дурак увидит то, что у него перед глазами, но это всё. А вот когда вы заставляете людей чувствовать и думать, вместо того чтобы слышать и смотреть, — вот тогда это искусство.

Смерть может тронуть, если не показать, но предположить ее. А если показал — все пропало. Так и с любовью. Нельзя почувствовать любовь, глядя, как двое занимаются любовью.

Мы боимся смерти, потому что любим жизнь. (фильм “Деньги”, реж. Робер Брессон)

Самое большое счастье для художника, это вдруг увидеть и почувствовать что он такой не один.

Для того чтобы стать проводником чего-либо, нужно настроиться на определенную частоту.

Величие художника, заключается в степени искренности. Чем искреннее художник, тем свободнее он в своем творчестве.

Вот что мне подумалось: если сегодня умру я или кто-то из моих друзей, знакомых или родственников. В мире совершенно ничего не изменится. Даже если это будет президент страны или великий деятель культуры к примеру. Все поплачут с недельку, и буквально через месяц о вас уже никто и не вспомнит, все опять вернется на круги своя и все опять погрузятся в свой придуманный быт.

Безусловно, о вас будут вспоминать время о времени. Ведь даже президента можно заменить, с художниками сложнее, но это ничего не меняет. Ровным счетом миру все равно кто в нем живет и умирает. При этом мы, т.е. люди, делаем вид, что нам мир не безразличен, что мы оказываем влияние на этот мир и что якобы мы можем после себя что-то оставить. Единственное на что человек действительно может оказать и оказывает влияние, так это на другого человека, но мир здесь ни при чем. И как правило это влияние достаточно прицельное. Теория малых дел.

Часто человек считает себя вершителем судеб, он чувствует ответственность перед Богом, людьми, миром, он чувствует, что занимает какое-то отдельное и важное место в мире, он считает что то, чем он занимается, является важным делом, какое бы дело это ни было, отсюда рождается гордыня и эгоизм. Такой человек как бы все время в движении, он все время что-то делает, и деятельность его действительно дает неплохие результаты. Отсюда можно вывести только один закон – любая деятельность рождает результат. Но все остальное относится лишь к миру иллюзий. Каждый выбирает свою, но вопрос в том, чем вы ее замените?

Единственный смысл в жизни человека, это тот смысл, который вы придаете своей жизни сами.

Ф.М.Достоевский выписки из романа “Униженные и оскорбленные”:

Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат, разумеется в ясный, морозный вечер. Вся улица вдруг блеснет, облитая ярким светом. Все дома как будто вдруг засверкают. Серые, желтые и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь и кто-то подтолкнет тебя локтем. Новый взгляд, новые мысли… Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!

«С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, — говорил он, — зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой!»

В иных натурах, нежно и тонко чувствующих, бывает иногда какое-то упорство, какое-то целомудренное нежелание высказываться и выказывать даже милому себе существу свою нежность не только при людях, но даже и наедине; наедине еще больше; только изредка прорывается в них ласка, и прорывается тем горячее, тем порывистее, чем дольше она была сдержана.

Так бывает иногда с добрейшими, но слабонервными людьми, которые, несмотря на всю свою доброту, увлекаются до самонаслаждения собственным горем и гневом, ища высказаться во что бы то ни стало, даже до обиды другому, невиноватому и преимущественно всегда самому ближнему к себе человеку. У женщины, например, бывает иногда потребность чувствовать себя несчастною, обиженною, хотя бы не было ни обид, ни несчастий. Есть много мужчин, похожих в этом случае на женщин, и даже мужчин не слабых, в которых вовсе не так много женственного.

— Как ты меня любишь, Ваня! — отвечала она, ласково взглянув на меня. — Ну, а ты, что ты теперь делаешь? Как твои-то дела? — Не изменились; все роман пишу; да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло; да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это уж отнюдь… Все должны веселиться и радоваться!..

Маслобоев был всегда славный малый, но всегда себе на уме и развит как-то не по силам; хитрый, пронырливый, пролаз и крючок еще с самой школы, но в сущности человек не без сердца; погибший человек. Таких людей между русскими людьми много. Бывают они часто с большими способностями; но все это в них как-то перепутывается, да сверх того они в состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известных пунктах, и не только всегда погибают, но и сами заранее знают, что идут к погибели. Маслобоев, между прочим, потонул в вине.

Наташа была мнительна, но чиста сердцем и прямодушна. Мнительность ее происходила из чистого источника. Она была горда, и благородно горда, и не могла перенести, если то, что считала выше всего, предалось бы на посмеяние в ее же глазах. На презрение человека низкого она, конечно, отвечала бы только презрением, но все-таки болела бы сердцем за насмешку над тем, что считала святынею, кто бы ни смеялся. Не от недостатка твердости происходило это.

Происходило отчасти и от слишком малого знания света, от непривычки к людям, от замкнутости в своем угле. Она всю жизнь прожила в своем угле, почти не выходя из негою И, наконец, свойство самых добродушных людей, может быть перешедшее к ней от отца, — захвалить человека, упорно считать его лучше, чем он в самом деле, сгоряча преувеличивать в нем все доброе, — было в ней развито в сильной степени. Тяжело таким людям потом разочаровываться; еще тяжеле, когда чувствуешь, что сам виноват. Зачем ожидал более, чем могут дать?

А таких людей поминутно ждет такое разочарование. Всего лучше, если они спокойно сидят в своих углах и не выходят на свет; я даже заметил, что они действительно любят свои углы до того, что даже дичают в них. Впрочем, Наташа перенесла много несчастий, много оскорблений. Это было уже больное существо, и ее нельзя винить, если только в моих словах есть обвинение.

Дурак, сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак.

Только откровенность, только прямота могут достигнуть цели.

Коли ты хочешь, чтоб тебя уважали, во-первых и главное, уважай сам себя; только этим, только самоуважением ты заставишь и других уважать себя.

— Что же не вздор?

— Не вздор — это личность, это я сам. Все для меня, и весь мир для меня создан. Послушайте, мой друг, я еще верую в то, что на свете можно хорошо пожить. А это самая лучшая вера, потому что без нее даже и худо-то жить нельзя: пришлось бы отравиться. Говорят, так и сделал какой-то дурак.

Он зафилософствовался до того, что разрушил все, все, даже законность всех нормальных и естественных обязанностей человеческих, и дошел до того, что ничего у него не осталось; остался в итоге нуль, вот он и провозгласил, что в жизни самое лучшее — синильная кислота. Вы скажете: это Гамлет, это грозное отчаяние, — одним словом, что-нибудь такое величавое, что нам и не приснится никогда.

Но вы поэт, а я простой человек и потому скажу, что надо смотреть на дело с самой простой, практической точки зрения. Я, например, уже давно освободил себя от всех пут и даже обязанностей. Я считаю себя обязанным только тогда, когда это мне принесет какую-нибудь пользу. Вы, разумеется, не можете так смотреть на вещи; у вас ноги спутаны и вкус больной. Вы тоскуете по идеалу, по добродетелям.

Но, мой друг, я ведь сам готов признавать все, что прикажете; но что же мне делать, если я наверно знаю, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм. И чем добродетельнее дело — тем более тут эгоизма. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю. Жизнь — коммерческая сделка; даром не бросайте денег, но, пожалуй, платите за угождение, и вы исполните все свои обязанности к ближнему, — вот моя нравственность, если уж вам ее непременно нужно, хотя, признаюсь вам, по-моему, лучше и не платить своему ближнему, а суметь заставить его делать даром.

Идеалов я не имею и не хочу иметь; тоски по них никогда не чувствовал. В свете можно так весело, так мило прожить и без идеалов… и en somme, я очень рад, что могу обойтись без синильной кислоты. Ведь будь я именно добродетельнее, я бы, может быть, без нее и не обошелся, как тот дурак философ (без сомнения, немец). Нет! В жизни так много еще хорошего. Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку в карты (ужасно люблю карты). Но главное, главное — женщины… и женщины во всех видах; я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия… Ха, ха, ха! Смотрю я на ваше лицо: с каким презрением смотрите вы на меня теперь! — Вы правы, — отвечал я.

— Ну, положим, что и вы правы, но ведь во всяком случае лучше грязнотца, чем синильная кислота. Не правда ли? — Нет, уж синильная кислота лучше. — Я нарочно спросил вас: «не правда ли?», чтоб насладиться вашим ответом; я его знал заранее. Нет, мой друг: если вы истинный человеколюбец, то пожелайте всем умным людям такого же вкуса, как у меня, даже и с грязнотцой, иначе ведь умному человеку скоро нечего будет делать на свете и останутся одни только дураки.

То-то им счастье будет! Да ведь и теперь есть пословица; дуракам счастье, и, знаете ли, нет ничего приятнее, как жить с дураками и поддакивать им: выгодно! Вы не смотрите на меня, что я дорожу предрассудками, держусь известных условий, добиваюсь значения; ведь я вижу, что я живу в обществе пустом; но в нем покамест тепло, и я ему поддакиваю, показываю, что за него горой, а при случае я первый же его и оставлю.

Я ведь все ваши новые идеи знаю, хотя и никогда не страдал от них, да и не от чего. Угрызений совести у меня не было ни о чем. Я на все согласен, было бы мне хорошо, и нас таких легион, и нам действительно хорошо. Все на свете может погибнуть, одни мы никогда не погибнем. Мы существуем с тех пор, как мир существует. Весь мир может куда-нибудь провалиться, но мы всплывем наверх. Кстати: посмотрите хоть уж на одно то, как живучи такие люди, как мы. Ведь мы, примерно, феноменально живучи; поражало вас это когда-нибудь? Значит, сама природа нам покровительствует, хе, хе, хе! Я хочу непременно жить до девяноста лет. Я смерти не люблю и боюсь ее. Ведь черт знает еще как придется умереть! Но к чему говорить об этом!

Жизнь есть сновидение, а смысл или цель человеческой жизни заключается в том, чтобы проснуться.

Люди видят совершенно разные сны, поэтому мы не можем понять друг друга или как-то договориться между собой. Но всех нас объединяет одно – мы все спим.

Природа лучший в мире учитель, для того чтобы у нее чему-нибудь научиться, не обязательно ее копировать, необходимо просто наблюдать за ней.

10 Заповедей Ошо:

Никогда не выполняйте ничью заповедь, пока она не исходит также и от вас.
Нет другого бога, кроме самой жизни.
Истина в вас, не ищите её где-то еще.
Любовь — это молитва.
Стать ничем — это дверь к истине. Ничто само по себе — способ, цель и достижение.
Жизнь здесь и сейчас.
Живите пробуждённо.
Не плавайте — плывите.
Умирайте в каждое мгновение, так чтобы вы могли быть в каждое мгновение новыми.
Не ищите. То что есть — есть. Остановитесь и увидьте.

Жак Фреско – изобретатель, основатель проекта Венера:

Не творите чтобы завоевать доверие или одобрение других, творите если вам нравится творить, творите если вы сами этого хотите, не ожидая похвалы или оценки других. В ином случае вас ожидает депрессия и остановка в своем творческом развитии.

Никогда не говорите с людьми, чтобы завоевать их одобрение, говорите с людьми только чтобы сообщить им что-то.

Я долгие годы усердно работал и мне нечем похвастаться, а вы предположили, что у вас должно быть чем похвастаться?

Креативность – это взять уже известные элементы, и соединить их уникальным образом.

Александр Пушкин выписки из “Капитанской дочки”:

Молодой человек! Если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений.

Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!

Иоханнес Иттен, из книги "Искусство формы":

В образовании одаренность важна так, как ни в одной другой области человеческой деятельности. Только одаренный воспитатель, то есть обладающий врожденным педагогическим чутьем, будет обязательно уважать и защищать в каждом маленьком человеке неповторимое чудо рождения новой личности. Уважение к человеку есть начало и конечная цель любого воспитания.

Учить, доверяя своему внутреннему голосу, это совсем не то, что следовать умозрительно построенным методикам. Моими лучшими учениками я считаю тех, которые сумели, доверяя своей интуиции, открыть для себя свой собственный путь в искусстве. Только внешнее подражание и копирование того, что дает учитель, не позволяет проявить себя в полную силу.

Учитель, занимающийся с учениками только на основе жестких программ и с помощью апробированных методик, больше похож на аптекаря, отпускающего лекарства по рецептам, чем на врача.

При углубленной проработке какого-либо предмета я всегда придерживался принципа последовательности: почувствовать — понять — сделать.

Как на земле между северным и южным полюсами развертывается все многообразие жизни и красоты, так и все возможные градации жизни и красоты мира контрастов распределяются между их полярными полюсами.

Девизом первой выставки работ моих учеников, открывшейся в 1918 году, были слова Лао Цзы:

Тридцать спиц соединены одной осью, но именно пустота между ними составляет суть колеса. Горшок лепят из глины, но именно пустота в нем составляет суть горшка. Дом строится из стен с окнами и дверями, но именно пустота в нем составляет суть дома. Общий принцип: материальное — полезно, нематериальное - суть бытия.

Я всегда считал особенно ценным именно чувственное осмысление наиболее характерных особенностей любых вещей.

Как-то раз мне пришлось выступать перед архитекторами, живописцами и преподавателями и знакомить их с моим форкурсом в Баухаузе. Я предложил им для начала нарисовать натюрморт. На белой тарелке лежали два желтых лимона, а рядом книга в зеленой обложке. Присутствующие почти оскорбились простотой задания. Несколькими штрихами они наметили контуры предметов и стали смотреть вопросительно, не сомневаясь, что я начну углубляться в проблемы геометрии форм. Не говоря ни слова, я взял лимон, разрезал его, дал всем по дольке и спросил: «А эта суть лимона в ваших рисунках есть?» Ответом были кисло-сладкие улыбки, и каждый из них начал по-новому изучать натюрмортную постановку.

Для того чтобы дети в возрасте 8-10 лет могли более наглядно представить себе относительность пропорциональных отношений, я предлагал им положить свою руку на разлинованный лист бумаги и обвести ее карандашом. К этой руке пририсовать в натуральную величину яблоко, сливу, две вишенки, две смородинки, а на самом изображении руки — комара!

Дети справлялись с таким заданием без всякого труда - рисовать в натуральную величину просто, поскольку они видели это в жизни. «А теперь нарисуйте слона!» Дети сразу заявляли, что это невозможно, потому что лист бумаги слишком маленький. «Нельзя нарисовать слона?» - спрашивал я. Дети задумывались и просили новые листы бумаги. «Нарисуйте старого, большого слона, потом пририсуйте к нему маленького слоненка, потом служителя, который протягивает к слонам руку, на эту руку положите яблоко, а на яблоко поместите комара!» «Так дело не пойдет!» — заявляли они. «Еще раз нарисуйте слона и попробуйте подчеркнуть, что он большой, пририсовав рядом маленького сторожа! Видите, как слон из-за того, что сторож маленький, стал казаться большим?» И дети понимали.

Правильная расстановка акцентов в построении композиции усиливает ее выразительность. Это характерно не только для изобразительного искусства, но и для танца, музыки и поэзии.

Чтобы непосредственные чувства были выражены в пятне или линии, они прежде всего должны жить в самом художнике. Рука, кисть, пальцы и, что также важно, все его тело должны быть наполнены этими чувствами. Чтобы погрузиться в работу, надо уметь и напрягаться, и расслабляться.

Художник должен ощутить тот момент, когда его чувства обретают конкретно зримый образ, чтобы начать рисовать. Все созданное в момент наивысшей увлеченности отличается абсолютно точным попаданием в цель. И любые попытки что-то прибавить или исправить оказываются ненужными и пустыми. Произведения, созданные в такие моменты, всегда поражают своей непосредственностью.

Важнейший принцип китайских рисовальщиков кистью гласит: «Рука и сердце должны быть едины».

Если при создании образа сердце едино с рукой, то форма становится носителем эмоционально-духовного содержания. Форма, способная выразить это содержание, превращается в произведение искусства.

Если человек искренен, все, что он делает, становится зеркальным отражением заложенной в нем способности трактовать форму согласно своему «я».

Любое субъективное формоизъявление предмета истинно, если оно соответствует человеческой конституции и темпераменту.

Среди художников я различаю три основных типа, склонных к материально-импрессивному, интеллектуально-конструктивному и духовно-экспрессивному изображению. Художники материально-импрессивного типа исходят из наблюдения бесконечного многообразия природы и реалистичного ее отображения без каких-либо экспрессивных дополнений. Их рисунки являются результатом внимательного зрительного наблюдения за натурой и в них точно воспроизводятся даже мельчайшие детали.

Художники интеллектуально-конструктивного типа исходят из конструкции предмета и пытаются все понять, упорядочить и расположить геометрически. Художники духовно-экспрессивного типа руководствуются своей интуицией и безразличны к конструкции формы, но особенно внимательны к гармонии цвета.

Создание произведения искусства – значит взять уже существующий объект, форму, явление или ситуацию и создать из нее тайну или мистерию, исказив форму объекта, тем самым зафиксировав его.

Не может человек сделаться счастливым сам, коли не способен сделать счастливым другого. Ибо чтобы познать что такое счастье, человек должен увидеть его в другом. А для того, чтобы разглядеть его в другом, необходимо приложить свою руку к тому.

Жизнь важнее творчества, так как в отсутствии жизни творчество не возможно.

Неизвестно есть ли смысл в человеческой жизни или нет. Именно поэтому человеку просто необходимо найти этот смысл или создать его самостоятельно. Человек является настолько высоко организованным существом, что он способен не просто найти смысл в своей жизни, но и создать этот смысл самостоятельно. Очень важно обрести этот смысл, так как он является движущей силой жизни, в ином случае человек рискует уничтожить сам себя. Здесь главное только одно – никогда не прекращать поиски!

Ф.М.Достоевский выписки из романа “Братья Карамазовы”:

В большинстве случаев люди, даже злодеи, гораздо наивнее и простодушнее, чем мы вообще о них заключаем. Да и мы сами тоже.

Не чудеса склоняют реалиста к вере. Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдет в себе силу и способность не поверить и чуду, а если чудо станет пред ним неотразимым фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт. Если же и допустит его, то допустит как факт естественный, но доселе лишь бывший ему неизвестным.

В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры. Если реалист раз поверит, то он именно по реализму своему должен непременно допустить и чудо. Апостол Фома объявил, что не поверит, прежде чем не увидит, а когда увидел, сказал: «Господь мой и Бог мой!» Чудо ли заставило его уверовать? Вероятнее всего, что нет, а уверовал он лишь единственно потому, что желал уверовать и, может быть, уже веровал вполне, в тайнике существа своего, даже еще тогда, когда произносил: «Не поверю, пока не увижу».

Итак, что же такое старец? Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, – не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней.

Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается страстям и грубым сладостям и доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям и себе самому. Лгущий себе самому прежде всех и обидеться может. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, – знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…

Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.

Человечество само в себе силу найдет, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдет…

Я иду и не знаю: в вонь ли я попал и позор или в свет и радость. Вот ведь где беда, ибо всё на свете загадка!

Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским.

Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей. А впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит.

Всяк ходи около сердца своего, всяк себе исповедайся неустанно. Греха своего не бойтесь, даже и сознав его, лишь бы покаяние было, но условий с Богом не делайте. Паки говорю – не гордитесь. Не гордитесь пред малыми, не гордитесь и пред великими. Не ненавидьте и отвергающих вас, позорящих вас, поносящих вас и на вас клевещущих. Не ненавидьте атеистов, злоучителей, материалистов, даже злых из них, не токмо добрых, ибо и из них много добрых, наипаче в наше время.

Поминайте их на молитве тако: спаси всех, Господи, за кого некому помолиться, спаси и тех, кто не хочет тебе молиться. И прибавьте тут же: не по гордости моей молю о сем, Господи, ибо и сам мерзок есмь паче всех и вся… Народ Божий любите, не отдавайте стада отбивать пришельцам, ибо если заснете в лени и в брезгливой гордости вашей, а пуще в корыстолюбии, то придут со всех стран и отобьют у вас стадо ваше. Толкуйте народу Евангелие неустанно… Не лихоимствуйте… Сребра и золота не любите, не держите… Веруйте и знамя держите. Высоко возносите его…

– Помни, юный, неустанно, – так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, – что мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего. Но разбирали они по частям, а целое просмотрели, и даже удивления достойно, до какой слепоты.

Тогда как целое стоит пред их же глазами незыблемо, как и прежде, и врата адовы не одолеют его. Разве не жило оно девятнадцать веков, разве не живет и теперь в движениях единичных душ и в движениях народных масс? Даже в движениях душ тех же самых, все разрушивших атеистов живет оно, как прежде, незыблемо! Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар сердца их не в силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом.

А что было попыток, то выходили одни лишь уродливости. Запомни сие особенно, юный, ибо в мир назначаешься отходящим старцем твоим. Может, вспоминая сей день великий, не забудешь и слов моих, ради сердечного тебе напутствия данных, ибо млад еси, а соблазны в мире тяжелые и не твоим силам вынести их. Ну теперь ступай, сирота.

Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя семья, мои две дочери и мой сын – мой помет-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело устроил Господь для каждого человека в моем роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека в моем роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…

Вы, сударь, не презирайте меня: в России пьяные люди у нас самые добрые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные.

Знаете, Lise, мой старец сказал один раз: за людьми сплошь надо как за детьми ходить, а за иными как за больными в больницах…

Я сейчас здесь сидел и знаешь что говорил себе: не веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования – а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!

Впрочем, к тридцати годам, наверно, брошу кубок, хоть и не допью всего и отойду… не знаю куда. Но до тридцати моих лет, знаю это твердо, все победит моя молодость – всякое разочарование, всякое отвращение к жизни. Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого, то есть опять-таки до тридцати этих лет, а там уж сам не захочу, мне так кажется.

Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты. Черта-то она отчасти карамазовская, это правда, жажда-то эта жизни, несмотря ни на что, в тебе она тоже непременно сидит, но почему ж она подлая? Центростремительной силы еще страшно много на нашей планете, Алеша. Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвигчеловеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем. Вот тебе уху принесли, кушай на здоровье. Уха славная, хорошо готовят.

Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, – в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь. Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что!

Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь… Понимаешь ты что-нибудь в моей ахинее, Алешка, аль нет? – засмеялся вдруг Иван. – Слишком понимаю, Иван: нутром и чревом хочется любить – прекрасно ты это сказал, и рад я ужасно за то, что тебе так жить хочется, – воскликнул Алеша. – Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить. – Жизнь полюбить больше, чем смысл ее? – Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму. Вот что мне давно уже мерещится. Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жить любишь. Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасен. – Уж ты и спасаешь, да я и не погибал, может быть! А в чем она, вторая твоя половина? – В том, что надо воскресить твоих мертвецов, которые, может быть, никогда и не умирали. Ну давай чаю. Я рад, что мы говорим, Иван.

Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Иные то есть? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца.

И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так? – Да, настоящим русским вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты говоришь, вопросы с другого конца, – конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и надо, – проговорил Алеша, все с тою же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь в брата. – Вот что, Алеша, быть русским человеком иногда вовсе не умно, но все-таки глупее того, чем теперь занимаются русские мальчики, и представить нельзя себе.

Но я одного русского мальчика, Алешку, ужасно люблю. – Как ты это славно подвел, – засмеялся вдруг Алеша. – Ну говори же, с чего начинать, приказывай сам, – с Бога? Существует ли Бог, что ли? – С чего хочешь, с того и начинай, хоть с «другого конца». Ведь ты вчера у отца провозгласил, что нет Бога, – пытливо поглядел на брата Алеша. – Я вчера за обедом у старика тебя этим нарочно дразнил и видел, как у тебя разгорелись глазки. Но теперь я вовсе не прочь с тобой переговорить и говорю это очень серьезно. Я с тобой хочу сойтись, Алеша, потому что у меня нет друзей, попробовать хочу. Ну, представь же себе, может быть, и я принимаю Бога, – засмеялся Иван, – для тебя это неожиданно, а? – Да, конечно, если ты только и теперь не шутишь. – «Шутишь». Это вчера у старца сказали, что я шучу.

Видишь, голубчик, был один старый грешник в восемнадцатом столетии, который изрек, что если бы не было Бога, то следовало бы его выдумать, s’il n’existait pas Dieu il faudrait l’inventer. И действительно, человек выдумал Бога. И не то странно, не то было бы дивно, что Бог в самом деле существует, но то дивно, что такая мысль – мысль о необходимости Бога – могла залезть в голову такому дикому и злому животному, как человек, до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она делает честь человеку.

Что же до меня, то я давно уже положил не думать о том: человек ли создал Бога или Бог человека? Не стану я, разумеется, перебирать на этот счет все современные аксиомы русских мальчиков, все сплошь выведенные из европейских гипотез; потому что что там гипотеза, то у русского мальчика тотчас же аксиома, и не только у мальчиков, но, пожалуй, и у ихних профессоров, потому что и профессора русские весьма часто у нас теперь те же русские мальчики. А потому обхожу все гипотезы. Ведь у нас с тобой какая теперь задача? Задача в том, чтоб я как можно скорее мог объяснить тебе мою суть, то есть что я за человек, во что верую и на что надеюсь, ведь так, так? А потому и объявляю, что принимаю Бога прямо и просто.

Но вот, однако, что надо отметить: если Бог есть и если он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по эвклидовой геометрии, а ум человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства. Между тем находились и находятся даже и теперь геометры и философы, и даже из замечательнейших, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или, еще обширнее – все бытие было создано лишь по эвклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности. Я, голубчик, решил так, что если я даже этого не могу понять, то где ж мне про Бога понять. Я смиренно сознаюсь, что у меня нет никаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум эвклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего. Да и тебе советую об этом никогда не думать, друг Алеша, а пуще всего насчет Бога: есть ли он или нет?

Всё это вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трех измерениях. Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность. Слов-то много на этот счет наделано. Кажется, уж я на хорошей дороге – а? Ну так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого Божьего – не принимаю и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе.

Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять. Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми, – пусть, пусть это все будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!

Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму. Вот моя суть, Алеша, вот мой тезис. Это уж я серьезно тебе высказал. Я нарочно начал этот наш с тобой разговор как глупее нельзя начать, но довел до моей исповеди, потому что ее только тебе и надо. Не о Боге тебе нужно было, а лишь нужно было узнать, чем живет твой любимый тобою брат. Я и сказал.

Глупость коротка и нехитра, а ум виляет и прячется. Ум подлец, а глупость пряма и честна.

– Я тебе должен сделать одно признание, – начал Иван: – я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убежден, что он это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое – пропала любовь. – Об этом не раз говорил старец Зосима, – заметил Алеша, – он тоже говорил, что лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить. Но ведь есть и много любви в человечестве, и почти подобной Христовой любви, это я сам знаю, Иван…

– Ну я-то пока еще этого не знаю и понять не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже. Вопрос ведь в том, от дурных ли качеств людей это происходит, или уж оттого, что такова их натура. По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо. Правда, он был Бог. Но мы-то не боги. Положим, я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я, и, сверх того, редко человек согласится признать другого за страдальца (точно будто это чин). Почему не согласится, как ты думаешь? Потому, например, что от меня дурно пахнет, что у меня глупое лицо, потому что я раз когда-то отдавил ему ногу.

К тому же страдание и страдание: унизительное страдание, унижающее меня, голод например, еще допустит во мне мой благодетель, но чуть повыше страдание, за идею например, нет, он это в редких разве случаях допустит, потому что он, например, посмотрит на меня и вдруг увидит, что у меня вовсе не то лицо, какое, по его фантазии, должно бы быть у человека, страдающего за такую-то, например, идею. Вот он и лишает меня сейчас же своих благодеяний и даже вовсе не от злого сердца. Нищие, особенно благородные нищие, должны бы были наружу никогда не показываться, а просить милостыню чрез газеты. Отвлеченно еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда.

Если бы все было как на сцене, в балете, где нищие, когда они появляются, приходят в шелковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда еще можно любоваться ими. Любоваться, но все-таки не любить. Но довольно об этом. Мне надо было лишь поставить тебя на мою точку. Я хотел заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на страданиях одних детей. Это уменьшит размеры моей аргументации раз в десять, но лучше уж про одних детей. Тем не выгоднее для меня, разумеется.

Но, во-первых, деток можно любить даже и вблизи, даже и грязных, даже дурных лицом (мне, однако же, кажется, что детки никогда не бывают дурны лицом). Во-вторых, о больших я и потому еще говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали «яко бози». Продолжают и теперь есть его. Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виновны. Любишь ты деток, Алеша? Знаю, что любишь, и тебе будет понятно, для чего я про них одних хочу теперь говорить. Если они на земле тоже ужасно страдают, то уж, конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко, – но ведь это рассуждение из другого мира, сердцу же человеческому здесь на земле непонятное.

Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному! Подивись на меня, Алеша, я тоже ужасно люблю деточек. И заметь себе, жестокие люди, страстные, плотоядные, карамазовцы, иногда очень любят детей. Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой. Я знал одного разбойника в остроге: ему случалось в свою карьеру, избивая целые семейства в домах, в которые забирался по ночам для грабежа, зарезать заодно несколько и детей. Но, сидя в остроге, он их до странности любил. Из окна острога он только и делал, что смотрел на играющих на тюремном дворе детей. Одного маленького мальчика он приучил приходить к нему под окно, и тот очень сдружился с ним…

В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток. Тигр просто грызет, рвет и только это и умеет. Ему и в голову не вошло бы прибивать людей за уши на ночь гвоздями, если б он даже и мог это сделать.

– Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию. – В таком случае, равно как и Бога. – А ты удивительно как умеешь оборачивать словечки, как говорит Полоний в «Гамлете», – засмеялся Иван. – Ты поймал меня на слове, пусть, я рад. Хорош же твой Бог, коль его создал человек по образу своему и подобию.

Во всяком человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь без удержу, спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печенок и проч.

Знай, послушник, что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях мир стоит, и без них, может быть, в нем совсем ничего бы и не произошло. Мы знаем, что знаем! – Что ты знаешь? – Я ничего не понимаю, – продолжал Иван как бы в бреду, – я и не хочу теперь ничего понимать. Я хочу оставаться при факте. Я давно решил не понимать. Если я захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменю факту, а я решил оставаться при факте…

– Слушай меня: я взял одних деток для того, чтобы вышло очевиднее. Об остальных слезах человеческих, которыми пропитана вся земля от коры до центра, я уж ни слова не говорю, я тему мою нарочно сузил. Я клоп и признаю со всем принижением, что ничего не могу понять, для чего все так устроено. Люди сами, значит, виноваты: им дан был рай, они захотели свободы и похитили огонь с небеси, сами зная, что станут несчастны, значит, нечего их жалеть. О, по моему, по жалкому, земному эвклидовскому уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, – но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это, ведь жить по ней я не могу же согласиться!

Что мне в том, что виновных нет и что я это знаю, – мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя. И возмездие не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а здесь, уже на земле, и чтоб я его сам увидал. Я веровал, я хочу сам и видеть, а если к тому часу буду уже мертв, то пусть воскресят меня, ибо если все без меня произойдет, то будет слишком обидно. Не для того же я страдал, чтобы собой, злодействами и страданиями моими унавозить кому-то будущую гармонию. Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его.

Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего все так было. На этом желании зиждутся все религии на земле, а я верую. Но вот, однако же, детки, и что я с ними стану тогда делать? Это вопрос, который я не могу решить. В сотый раз повторяю – вопросов множество, но я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать. Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста? Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они, и зачем им покупать страданиями гармонию?

Для чего они-то тоже попали в материал и унавозили собою для кого-то будущую гармонию? Солидарность в грехе между людьми я понимаю, понимаю солидарность и в возмездии, но не с детками же солидарность в грехе, и если правда в самом деле в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, то уж, конечно, правда эта не от мира сего и мне непонятна. Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя вырастет и успеет нагрешить, но вот же он не вырос, его восьмилетнего затравили собаками. О, Алеша, я не богохульствую!

Понимаю же я, каково должно быть сотрясение вселенной, когда все на небе и под землею сольется в один хвалебный глас и все живое и жившее воскликнет: «Прав ты, Господи, ибо открылись пути твои!» Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: «Прав ты, Господи», то уж, конечно, настанет венец познания и все объяснится. Но вот тут то и запятая, этого-то я и не могу принять. И пока я на земле, я спешу взять свои меры. Видишь ли, Алеша, ведь, может быть, и действительно так случится, что когда я сам доживу до того момента али воскресну, чтоб увидеть его, то и сам я, пожалуй, воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем ее дитяти: «Прав ты, Господи!», но я не хочу тогда восклицать.

Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке»! Не стоит потому, что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены?

Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены? И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены. Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему!

Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил их ему! А если так, если они не смеют простить, где же гармония? Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу. Я хочу оставаться лучше со страданиями неотомщенными.

Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и неправ. Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю.

Великий инквизитор

– Ведь вот и тут без предисловия невозможно, то есть без литературного предисловия, тьфу! – засмеялся Иван, – а какой уж я сочинитель! Видишь, действие у меня происходит в шестнадцатом столетии, а тогда, – тебе, впрочем, это должно быть известно еще из классов, – тогда как раз было в обычае сводить в поэтических произведениях на землю горние силы. Я уж про Данта не говорю.

Во Франции судейские клерки, а тоже и по монастырям монахи давали целые представления, в которых выводили на сцену Мадонну, ангелов, святых, Христа и самого Бога. Тогда все это было очень простодушно. В «Notre Dame de Paris» (Соборе Парижской Богоматери) у Виктора Гюго в честь рождения французского дофина, в Париже, при Людовике XI, в зале ратуши дается назидательное и даровое представление народу под названием: «Le bon jugement de la très sainte et gracieuse Vierge Marie» (Милосердный суд пресвятой и всемилостивой Девы Марии»), где и является она сама лично и произносит свой bon jugement (милосердный суд).

У нас в Москве, в допетровскую старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого Завета особенно, тоже совершались по временам; но, кроме драматических представлений, по всему миру ходило тогда много повестей и «стихов», в которых действовали по надобности святые, ангелы и вся сила небесная. У нас по монастырям занимались тоже переводами, списыванием и даже сочинением таких поэм, да еще когда – в татарщину.

Есть, например, одна монастырская поэмка (конечно, с греческого): «Хождение Богородицы по мукам», с картинами и со смелостью не ниже дантовских. Богоматерь посещает ад, и руководит ее «по мукам» архангел Михаил. Она видит грешников и мучения их. Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то «тех уже забывает Бог» – выражение чрезвычайной глубины и силы. И вот, пораженная и плачущая Богоматерь падает пред престолом Божиим и просит всем во аде помилования, всем, которых она видела там, без различия.

Разговор ее с Богом колоссально интересен. Она умоляет, она не отходит, и когда Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, – то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора. Кончается тем, что она вымаливает у Бога остановку мук на всякий год от Великой Пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят Господа и вопиют к нему: «Прав ты, Господи, что так судил».

Ну вот и моя поэмка была бы в том же роде, если б явилась в то время. У меня на сцене является он; правда, он ничего и не говорит в поэме, а только появляется и проходит. Пятнадцать веков уже минуло тому, как он дал обетование прийти во царствии своем, пятнадцать веков, как пророк его написал: «Се гряду скоро». «О дне же сем и часе не знает даже и Сын, токмо лишь Отец мой небесный», как изрек он и сам еще на земле. Но человечество ждет его с прежнею верой и с прежним умилением. О, с большею даже верой, ибо пятнадцать веков уже минуло с тех пор, как прекратились залоги с небес человеку:

Верь тому, что сердце скажет, Нет залогов от небес.

И только одна лишь вера в сказанное сердцем! Правда, было тогда и много чудес. Были святые, производившие чудесные исцеления; к иным праведникам, по жизнеописаниям их, сходила сама царица небесная. Но дьявол не дремлет, и в человечестве началось уже сомнение в правдивости этих чудес. Как раз явилась тогда на севере, в Германии, страшная новая ересь. Огромная звезда, «подобная светильнику» (то есть церкви), «пала на источники вод, и стали они горьки».

Эти ереси стали богохульно отрицать чудеса. Но тем пламеннее верят оставшиеся верными. Слезы человечества восходят к нему по-прежнему, ждут его, любят его, надеются на него, жаждут пострадать и умереть за него, как и прежде… И вот столько веков молило человечество с верой и пламенем: «Бо Господи явися нам», столько веков взывало к нему, что он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал снизойти к молящим. Снисходил, посещал он и до этого иных праведников, мучеников и святых отшельников еще на земле, как и записано в их «житиях». У нас Тютчев, глубоко веровавший в правду слов своих, возвестил, что Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде царь небесный Исходил благословляя.

Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу, – к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры и В великолепных автодафе Сжигали злых еретиков.

О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию своему, в конце времен во всей славе небесной и которое будет внезапно, «как молния, блистающая от востока до запада». Нет, он возжелал хоть на мгновенье посетить детей своих и именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По безмерному милосердию своему он проходит еще раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад.

Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei (к вящей славе Господней (лат.)). Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это – узнают его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы, то есть почему именно узнают его.

Народ непобедимой силой стремится к нему, окружает его, нарастает кругом него, следует за ним. Он молча проходит среди их с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила. Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я тебя узрю», и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит.

Народ плачет и целует землю, по которой идет он. Дети бросают пред ним цветы, поют и вопиют ему: «Осанна!» «Это он, это сам он, – повторяют все, – это должен быть он, это никто как он». Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мертвый ребенок лежит весь в цветах. «Он воскресит твое дитя», – кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка.

Она повергается к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя мое!» – восклицает она, простирая к нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам его. Он глядит с состраданием, и уста его тихо и еще раз произносят: «Талифа куми» – «и восста девица». Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту, вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инквизитор.

Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред народом, когда сжигали врагов римской веры, – нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и «священная» стража. Он останавливается пред толпой и наблюдает издали.

Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него руки и уводят его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании Святого судилища и запирает в нее.

Проходит день, настает темная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет». Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его.

Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит ему: «Это ты? ты? – Но, не получая ответа, быстро прибавляет: – Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра?

Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь», – прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгновение не отрываясь взглядом от своего пленника.

– Я не совсем понимаю, Иван, что это такое? – улыбнулся все время молча слушавший Алеша, – прямо ли безбрежная фантазия или какая-нибудь ошибка старика, какое-нибудь невозможное qui pro quo? («одно вместо другого», путаница, недоразумение (лат.)) – Прими хоть последнее, – рассмеялся Иван, – если уж тебя так разбаловал современный реализм и ты не можешь вынести ничего фантастического – хочешь qui pro quo, то пусть так и будет. Оно правда, – рассмеялся он опять, – старику девяносто лет, и он давно мог сойти с ума на своей идее.

Пленник же мог поразить его своею наружностью. Это мог быть, наконец, просто бред, видение девяностолетнего старика пред смертью, да еще разгоряченного вчерашним автодафе во сто сожженных еретиков. Но не все ли равно нам с тобою, что qui pro quo, что безбрежная фантазия? Тут дело в том только, что старику надо высказаться, что наконец за все девяносто лет он высказывается и говорит вслух то, о чем все девяносто лет молчал. – А пленник тоже молчит? Глядит на него и не говорит ни слова? – Да так и должно быть во всех даже случаях, – опять засмеялся Иван. – Сам старик замечает ему, что он и права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано.

Если хочешь, так в этом и есть самая основная черта римского католичества, по моему мнению по крайней мере: «все, дескать, передано тобою папе и все, стало быть, теперь у папы, а ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до времени по крайней мере». В этом смысле они не только говорят, но и пишут, иезуиты по крайней мере. Это я сам читал у их богословов. «Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? – спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, – нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле.

Все, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится как чудо, а свобода их веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад. Не ты ли так часто тогда говорил: „Хочу сделать вас свободными“. Но вот ты теперь увидел этих „свободных“ людей, – прибавляет вдруг старик со вдумчивою усмешкой. – Да, это дело нам дорого стоило, – продолжает он, строго смотря на него, – но мы докончили наконец это дело во имя твое.

Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко. Ты не веришь, что кончено крепко? Ты смотришь на меня кротко и не удостоиваешь меня даже негодования? Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?» – Я опять не понимаю, – прервал Алеша, – он иронизирует, смеется?

– Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми. «Ибо теперь только (то есть он, конечно, говорит про инквизицию) стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей. Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми? Тебя предупреждали, – говорит он ему, – ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но ты не послушал предупреждений, ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, ты передал дело нам.

Ты обещал, ты утвердил своим словом, ты дал нам право связывать и развязывать и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же ты пришел нам мешать?» – А что значит: не имел недостатка в предупреждении и указании? – спросил Алеша. – А в этом-то и состоит главное, что старику надо высказать. «Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, – продолжает старик, – великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы „искушал“ тебя. Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил тебе в трех вопросах, и что ты отверг, и что в книгах названо „искушениями“?

А между тем если было когда-нибудь на земле совершено настоящее громовое чудо, то это в тот день, в день этих трех искушений. Именно в появлении этих трех вопросов и заключалось чудо. Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных – правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов – и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, – то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?

Уж по одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным. Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле. Тогда это не могло быть еще так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более.

Реши же сам, кто был прав: ты или тот, который тогда вопрошал тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, – ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне?

Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои». Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!»

Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой. На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней!

Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: «Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали». И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя твое, и солжем, что во имя твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою!

Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но, повторяю опять, может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени с земным? И если за тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Иль тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые.

Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать – так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их обманем опять, ибо тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать. Вот что значил этот первый вопрос в пустыне, и вот что ты отверг во имя свободы, которую поставил выше всего.

А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего. Приняв «хлебы», ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе – это: «пред кем преклониться?» Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе.

Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков. Из-за всеобщего преклонения они истребляли друг друга мечом. Они созидали богов и взывали друг к другу: «Бросьте ваших богов и придите поклониться нашим, не то смерть вам и богам вашим!» И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно падут пред идолами. Ты знал, ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой, но ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось тебе, чтобы заставить всех преклониться пред тобою бесспорно, – знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного. Взгляни же, что сделал ты далее. И все опять во имя свободы!

Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. С хлебом тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя – о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть. В этом ты был прав. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить.

Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы. Это так, но что же вышло: вместо того чтоб овладеть свободой людей, ты увеличил им ее еще больше! Или ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда – ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, – и это кто же: тот, который пришел отдать за них жизнь свою!

Вместо того чтоб овладеть людскою свободой, ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою. Вместо твердого древнего закона – свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, – но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?

Они воскликнут наконец, что правда не в тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач. Таким образом, сам ты и положил основание к разрушению своего же царства и не вини никого в этом более. А между тем то ли предлагалось тебе? Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и сам подал пример тому.

Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.

О, конечно, ты поступил тут гордо и великолепно, как Бог, но люди-то, но слабое бунтующее племя это – они-то боги ли? О, ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас бы и искусил Господа, и веру в него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный дух, искушавший тебя. Но, повторяю, много ли таких, как ты? И неужели ты в самом деле мог допустить хоть минуту, что и людям будет под силу подобное искушение?

Так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и мучительных душевных вопросов своих оставаться лишь со свободным решением сердца? О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с Богом, не нуждаясь в чуде.

Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошел со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя: «Сойди со креста и уверуем, что это ты».

Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, что и ты? Столь уважая его, ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, – и это кто же, тот, который возлюбил его более самого себя!

Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю.

Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и в конце концов сама же всегда и отмстит за него.

Итак, неспокойство, смятение и несчастие – вот теперешний удел людей после того, как ты столь претерпел за свободу их! Великий пророк твой в видении и в иносказании говорит, что видел всех участников первого воскресения и что было их из каждого колена по двенадцати тысяч. Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, – и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные?

И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали.

Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами своими?

Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, все тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков.

Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей.

А между тем ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря. Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно.

Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их.

Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним. О, пройдут еще века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией. Но тогдато и приползет к нам зверь, и будет лизать ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: «Тайна!» Но тогда лишь и тогда настанет для людей царство покоя и счастия.

Ты гордишься своими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец, ожидая тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебя же и воздвигнут свободное знамя свое. Но ты сам воздвиг это знамя. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем?

Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих». Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!

Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы. Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! И пока люди не поймут сего, они будут несчастны. Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? Но стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда.

Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо.

Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя.

И возьмем на себя, а нас они будут обожать как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей – все судя по их послушанию – и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести – все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного.

И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они. Говорят и пророчествуют, что ты придешь и вновь победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех.

Говорят, что опозорена будет блудница, сидящая на звере и держащая в руках своих тайну, что взбунтуются вновь малосильные, что разорвут порфиру ее и обнажат ее «гадкое» тело. Но я тогда встану и укажу тебе на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха. И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред тобой и скажем: «Суди нас, если можешь и смеешь». Знай, что я не боюсь тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников твоих, в число могучих и сильных с жаждой «восполнить число».

Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. То, что я говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был кто всех более заслужил наш костер, то это ты. Завтра сожгу тебя. Dixi» (Так я сказал (лат.)).

Иван остановился. Он разгорячился, говоря, и говорил с увлечением; когда же кончил, то вдруг улыбнулся. Алеша, все слушавший его молча, под конец же, в чрезвычайном волнении, много раз пытавшийся перебить речь брата, но видимо себя сдерживавший, вдруг заговорил, точно сорвался с места. – Но… это нелепость! – вскричал он, краснея. – Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула… как ты хотел того. И кто тебе поверит о свободе? Так ли, так ли надо ее понимать! То ли понятие в православии…

Это Рим, да и Рим не весь, это неправда – это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты!.. Да и совсем не может быть такого фантастического лица, как твой инквизитор. Какие это грехи людей, взятые на себя? Какие это носители тайны, взявшие на себя какое-то проклятие для счастия людей? Когда они виданы? Мы знаем иезуитов, про них говорят дурно, но то ли они, что у тебя?

Совсем они не то, вовсе не то… Они просто римская армия для будущего всемирного земного царства, с императором – римским первосвященником во главе… вот их идеал, но безо всяких тайн и возвышенной грусти… Самое простое желание власти, земных грязных благ, порабощения… вроде будущего крепостного права, с тем что они станут помещиками… вот и все у них.

Они и в Бога не веруют, может быть. Твой страдающий инквизитор одна фантазия… – Да стой, стой, – смеялся Иван, – как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно, фантазия. Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ? Уж не отец ли Паисий так тебя учит? – Нет, нет, напротив, отец Паисий говорил однажды что-то вроде даже твоего… но, конечно, не то, совсем не то, – спохватился вдруг Алеша.

– Драгоценное, однако же, сведение, несмотря на твое: «совсем не то». Я именно спрашиваю тебя, почему твои иезуиты и инквизиторы совокупились для одних только материальных скверных благ? Почему среди них не может случиться ни одного страдальца, мучимого великою скорбью и любящего человечество?

Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ – хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.

Поняв все это, он воротился и примкнул… к умным людям. Неужели этого не могло случиться? – К кому примкнул, к каким умным людям? – почти в азарте воскликнул Алеша. – Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов… Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет! – Хотя бы и так! Наконец-то ты догадался. И действительно так, действительно только в этом и весь секрет, но разве это не страдание, хотя бы для такого, как он, человека, который всю жизнь свою убил на подвиг в пустыне и не излечился от любви к человечеству?

На закате дней своих он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку». И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми. И заметь себе, обман во имя того, в идеал которого столь страстно веровал старик во всю свою жизнь!

Разве это не несчастье? И если бы хоть один такой очутился во главе всей этой армии, «жаждущей власти для одних только грязных благ», то неужели же не довольно хоть одного такого, чтобы вышла трагедия? Мало того: довольно и одного такого, стоящего во главе, чтобы нашлась наконец настоящая руководящая идея всего римского дела со всеми его армиями и иезуитами, высшая идея этого дела. Я тебе прямо говорю, что я твердо верую, что этот единый человек и не оскудевал никогда между стоящими во главе движения. Кто знает, может быть, случались и между римскими первосвященниками эти единые.

Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми. Это непременно есть, да и должно так быть. Мне мерещится, что даже у масонов есть что-нибудь вроде этой же тайны в основе их и что потому католики так и ненавидят масонов, что видят в них конкурентов, раздробление единства идеи, тогда как должно быть едино стадо и един пастырь…

Впрочем, защищая мою мысль, я имею вид сочинителя, не выдержавшего твоей критики. Довольно об этом. – Ты, может быть, сам масон! – вырвалось вдруг у Алеши. – Ты не веришь в Бога, – прибавил он, но уже с чрезвычайною скорбью. Ему показалось к тому же, что брат смотрит на него с насмешкой. – Чем же кончается твоя поэма? – спросил он вдруг, смотря в землю, – или уж она кончена? – Я хотел ее кончить так: когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать.

Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит ему: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!» И выпускает его на «темные стогна града». Пленник уходит. – А старик? – Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее. – И ты вместе с ним, и ты? – горестно воскликнул Алеша. Иван засмеялся.

– Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. К чему ты в такой серьез берешь? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне дело! Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там – кубок об пол! – А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина!

Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? – горестно восклицал Алеша. – С таким адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть… а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь! – Есть такая сила, что все выдержит! – с холодною уже усмешкою проговорил Иван. – Какая сила? – Карамазовская… сила низости карамазовской. – Это потонуть в разврате, задавить душу в растлении, да, да? – Пожалуй, и это… только до тридцати лет, может быть, и избегну, а там…

– Как же избегнешь? Чем избегнешь? Это невозможно с твоими мыслями. – Опять-таки по-карамазовски. – Это чтобы «все позволено»? Все позволено, так ли, так ли? Иван нахмурился и вдруг странно как-то побледнел. – А, это ты подхватил вчерашнее словцо, которым так обиделся Миусов… и что так наивно выскочил и переговорил брат Дмитрий? – криво усмехнулся он. – Да, пожалуй: «все позволено», если уж слово произнесено. Не отрекаюсь. Да и редакция Митенькина недурна.

Алеша молча глядел на него. – Я, брат, уезжая, думал, что имею на всем свете хоть тебя, – с неожиданным чувством проговорил вдруг Иван, – а теперь вижу, что и в твоем сердце мне нет места, мой милый отшельник. От формулы «все позволено» я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да? Алеша встал, подошел к нему и молча тихо поцеловал его в губы. – Литературное воровство! – вскричал Иван, переходя вдруг в какой-то восторг, – это ты украл из моей поэмы! Спасибо, однако. Вставай, Алеша, идем, пора и мне и тебе.

«Мама, – отвечает ей, – не плачь, жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай»

Что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все счастие узнать.

«Да, говорит, была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса, один я жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы не приметил вовсе»

Из дома родительского вынес я лишь драгоценные воспоминания, ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства его в доме родительском, и это почти всегда так, если даже в семействе хоть только чуть-чуть любовь да союз. Да и от самого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драгоценные, если только сама душа твоя способна искать драгоценное.

Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами, и, вижу я, разгорелось сердце милого юноши.

«Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали – сейчас был бы рай!»

Знайте же, что несомненно сия мечта, как вы говорите, сбудется, тому верьте, но не теперь, ибо на всякое действие свой закон. Дело это душевное, психологическое. Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства.

Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Все будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. Вы спрашиваете, когда сие сбудется. Сбудется, но сначала должен заключиться период человеческого уединения»

«Какого это уединения?» – спрашиваю его. «А такого, какое теперь везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился еще весь и не пришел еще срок ему. Ибо всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение.

Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его.

Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение сына человеческого на небеси… Но до тех пор надо все-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль…»

Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься.

Господь не в силе, а в правде.

Чужая беда не дает ума.

«Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода»

Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: «Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай» – вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу.

И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных – зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояния, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте таковому единению людей.

Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтоб утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее.

У тех, которые небогаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: свободен ли такой человек?

И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей таинственный гость и учитель мой. А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше.

Другое дело путь иноческий. Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию Божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного!

Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего.

Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся.

Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом.

Юноша, не забывай молитвы. Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание.

Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах.

Братья, любовь – учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. А случайно-то и всяк полюбить может, и злодей полюбит. Юноша брат мой у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдается.

Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле.

Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее.

И даже если ты и светил, но увидишь, что не спасаются люди даже и при свете твоем, то пребудь тверд и не усомнись в силе света небесного; верь тому, что если теперь не спаслись, то потом спасутся. А не спасутся и потом, то сыны их спасутся, ибо не умрет свет твой, хотя бы и ты уже умер. Праведник отходит, а свет его остается. Спасаются же и всегда по смерти спасающего. Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, коих замучили. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь.

Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает. Не бойся ни знатных, ни сильных, но будь премудр и всегда благолепен. Знай меру, знай сроки, научись сему. В уединении же оставаясь, молись. Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои. Исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим дается, а избранным.

Ракитин удивлялся на их восторженность и обидчиво злился, хотя и мог бы сообразить, что у обоих как раз сошлось все, что могло потрясти их души так, как случается это нечасто в жизни. Но Ракитин, умевший весьма чувствительно понимать все, что касалось его самого, был очень груб в понимании чувств и ощущений ближних своих – отчасти по молодой неопытности своей, а отчасти и по великому своему эгоизму.

«Жила-была одна баба злющая-презлющая и померла. И не осталось после нее ни одной добродетели. Схватили ее черти и кинули в огненное озеро. А ангел-хранитель ее стоит да и думает: какую бы мне такую добродетель ее припомнить, чтобы Богу сказать. Вспомнил и говорит Богу: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему Бог: возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется луковка, то там и оставаться бабе, где теперь. Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись. И стал он ее осторожно тянуть и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что ее тянут вон, и стали все за нее хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули. А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их ногами брыкать: „Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не ваша“. Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел заплакал и отошел»

Нельзя с души человека столько спрашивать, надо быть милосерднее…

„Кто любит людей, тот и радость их любит…“

«Ведь все равно, подумал, умирать, подлецом или благородным!». Так вот нет же, не все равно оказалось! Узнал я, что не только жить подлецом невозможно, но и умирать подлецом невозможно… Нет, господа, умирать надо честно!..

Каждый день моей жизни я, бия себя в грудь, обещал исправиться и каждый день творил все те же пакости. Понимаю теперь, что на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб захватить его как в аркан и скрутить внешнею силой. Никогда, никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул. Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!

В природе ничего нет смешного, как бы там ни казалось человеку с его предрассудками. Если бы собаки могли рассуждать и критиковать, то наверно бы нашли столько же для себя смешного, если не гораздо больше, в социальных отношениях между собою людей, их повелителей, – если не гораздо больше; это я повторяю потому, что я твердо уверен, что глупостей у нас гораздо больше. Это мысль Ракитина, мысль замечательная. Я социалист, Смуров.

– А что такое социалист? – спросил Смуров. – Это коли все равны, у всех одно общее имение, нет браков, а религия и все законы как кому угодно, ну и там все остальное. Ты еще не дорос до этого, тебе рано. Холодно, однако.

– И заметил ты, Смуров, что в средине зимы, если градусов пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как например теперь, в начале зимы, когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать градусов, да еще когда снегу мало. Это значит, люди еще не привыкли. У людей все привычка, во всем, даже в государственных и в политических отношениях. Привычка – главный двигатель.

А потом он может где-нибудь в другом городе быть мировым судьей или чем-нибудь, потому что те, которые сами перенесли несчастие, всех лучше судят.

«Карамазовы не подлецы, а философы, потому что все настоящие русские люди философы, а ты хоть и учился, а не философ, ты смерд»

– Отчего ты пропал-то? Вот ты сейчас сказал? – перебил Алеша. – Отчего пропал? Гм! В сущности… если все целое взять – Бога жалко, вот отчего!

– Как Бога жалко? – Вообрази себе: это там в нервах, в голове, то есть там в мозгу эти нервы (ну черт их возьми!)… есть такие этакие хвостики, у нервов этих хвостики, ну, и как только они там задрожат… то есть видишь, я посмотрю на что-нибудь глазами, вот так, и они задрожат, хвостики-то… а как задрожат, то и является образ, и не сейчас является, а там какое-то мгновение, секунда такая пройдет, и является такой будто бы момент, то есть не момент, – черт его дери момент, – а образ, то есть предмет али происшествие, ну там черт дери – вот почему я и созерцаю, а потом мыслю… потому что хвостики, а вовсе не потому, что у меня душа и что я там какой-то образ и подобие, все это глупости.

Это, брат, мне Михаил еще вчера объяснял, и меня точно обожгло. Великолепна, Алеша, эта наука! Новый человек пойдет, это-то я понимаю… А все-таки Бога жалко! – Ну и то хорошо, – сказал Алеша. – Что Бога-то жалко? Химия, брат, химия! Нечего делать, ваше преподобие, подвиньтесь немножко, химия идет! А не любит Бога Ракитин, ух не любит! Это у них самое больное место у всех! Но скрывают. Лгут. Представляются. «Что же, будешь это проводить в отделении критики?» – спрашиваю. «Ну, явно-то не дадут», – говорит, смеется. «Только как же, спрашиваю, после того человек-то?

Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь все позволено, все можно делать?» «А ты и не знал?» – говорит. Смеется. «Умному, говорит, человеку все можно, умный человек умеет раков ловить, ну а вот ты, говорит, убил и влопался и в тюрьме гниешь!» Это он мне-то говорит. Свинья естественная!

Дождался теперь последнего срока, чтобы тебе душу вылить. Брат, я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил, воскрес во мне новый человек! Был заключен во мне, но никогда бы не явился, если бы не этот гром. Страшно!

И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а другое мне страшно теперь: чтобы не отошел от меня воскресший человек! Можно найти и там, в рудниках, под землею, рядом с собой, в таком же каторжном и убийце человеческое сердце и сойтись с ним, потому что и там можно жить, и любить, и страдать!

Можно возродить и воскресить в этом каторжном человеке замершее сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя! А их ведь много, их сотни, и все мы за них виноваты! Зачем мне тогда приснилось «дитё» в такую минуту? «Отчего бедно дитё?» Это пророчество мне было в ту минуту! За «дитё» и пойду. Потому что все за всех виноваты. За всех «дитё», потому что есть малые дети и большие дети. Все – «дитё». За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти.

Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю! Мне это здесь все пришло… вот в этих облезлых стенах. А их ведь много, их там сотни, подземных-то, с молотками в руках. О да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог дает радость, это его привилегия, великая… Господи, истай человек в молитве! Как я буду там под землей без Бога? Врет Ракитин: если Бога с земли изгонят, мы под землей его сретим! Каторжному без Бога быть невозможно, невозможнее даже, чем некаторжному! И тогда мы, подземные человеки, запоем из недр земли трагический гимн Богу, у которого радость!

Да здравствует Бог и его радость! Люблю его! Митя, произнося свою дикую речь, почти задыхался. Он побледнел, губы его вздрагивали, из глаз катились слезы. – Нет, жизнь полна, жизнь есть и под землею! – начал он опять. – Ты не поверишь, Алексей, как я теперь жить хочу, какая жажда существовать и сознавать именно в этих облезлых стенах во мне зародилась! Ракитин этого не понимает, ему бы только дом выстроить да жильцов пустить, но я ждал тебя. Да и что такое страдание? Не боюсь его, хотя бы оно было бесчисленно. Теперь не боюсь, прежде боялся.

Знаешь, я, может быть, не буду и отвечать на суде… И, кажется, столько во мне этой силы теперь, что я все поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук – я есмь, в пытке корчусь – но есмь! В столпе сижу, но и я существую, солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть. А знать, что есть солнце, – это уже вся жизнь, Алеша, херувим ты мой, меня убивают разные философии, черт их дери!

А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как его нет? Что, если прав Ракитин, что это идея искусственная в человечестве? Тогда, если его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без Бога-то? Вопрос! Я все про это. Ибо кого же он будет тогда любить, человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоет? Ракитин смеется. Ракитин говорит, что можно любить человечество и без Бога. Ну это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу.

Легко жить Ракитину: «Ты, – говорит он мне сегодня, – о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философиями». Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам еще на говядину цену набьешь, коль под руку попадет, и наколотишь рубль на копейку». Рассердился. Ибо что такое добродетель? – отвечай ты мне, Алексей. У меня одна добродетель, а у китайца другая – вещь, значит, относительная. Или нет? Или не относительная? Вопрос коварный! Ты не засмеешься, если скажу, что я две ночи не спал от этого. Я удивляюсь теперь только тому, как люди там живут и об этом ничего не думают. Суета!

– Эти деньги с собою возьмите-с и унесите, – вздохнул Смердяков. – Конечно, унесу! Но почему же ты мне отдаешь, если из-за них убил? – с большим удивлением посмотрел на него Иван. – Не надо мне их вовсе-с, – дрожащим голосом проговорил Смердяков, махнув рукой. – Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами жизнь начну, в Москве али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил. – Своим умом дошел? – криво усмехнулся Иван. – Вашим руководством-с. – А теперь, стало быть, в Бога уверовал, коли деньги назад отдаешь?

– Нет-с, не уверовал-с, – прошептал Смердяков. – Так зачем отдаешь? – Полноте… нечего-с! – махнул опять Смердяков рукой. – Вы вот сами тогда все говорили, что все позволено, а теперь-то почему так встревожены, сами-то-с? Показывать на себя даже хотите идти… Только ничего того не будет! Не пойдете показывать! – твердо и убежденно решил опять Смердяков. – Увидишь! – проговорил Иван. – Не может того быть. Умны вы очень-с. Деньги любите, это я знаю-с, почет тоже любите, потому что очень горды, прелесть женскую чрезмерно любите, а пуще всего в покойном довольстве жить и чтобы никому не кланяться – это пуще всего-с.

Не захотите вы жизнь навеки испортить, такой стыд на суде приняв. Вы как Федор Павлович, наиболее-с, изо всех детей наиболее на него похожи вышли, с одною с ними душой-с. – Ты не глуп, – проговорил Иван, как бы пораженный; кровь ударила ему в лицо, – я прежде думал, что ты глуп. Ты теперь серьезен! – заметил он, как-то вдруг по-новому глядя на Смердякова. – От гордости вашей думали, что я глуп. Примите деньги‑то‑с. Иван взял все три пачки кредиток и сунул в карман, не обертывая их ничем.

– А не верь, – ласково усмехнулся джентльмен. – Что за вера насилием? Притом же в вере никакие доказательства не помогают, особенно материальные. Фома поверил не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому, что еще прежде желал поверить. Вот, например, спириты… я их очень люблю… вообрази, они полагают, что полезны для веры, потому что им черти с того света рожки показывают. «Это, дескать, доказательство уже, так сказать, материальное, что есть тот свет». Тот свет и материальные доказательства, ай-люли! И наконец, если доказан черт, то еще неизвестно, доказан ли Бог? Я хочу в идеалистическое общество записаться, оппозицию у них буду делать: «дескать реалист, а не материалист, хе-хе!»

Я людей люблю искренно – о, меня во многом оклеветали! Здесь, когда временами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает вроде чего-то как бы и в самом деле, и это мне более всего нравится. Ведь я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Тут у вас все очерчено, тут формула, тут геометрия, а у нас все какие-то неопределенные уравнения! Я здесь хожу и мечтаю. Я люблю мечтать. К тому же на земле я становлюсь суеверен – не смейся, пожалуйста: мне именно это-то и нравится, что я становлюсь суеверен. Я здесь все ваши привычки принимаю: я в баню торговую полюбил ходить, можешь ты это представить, и люблю с купцами и попами париться.

Моя мечта это – воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал – войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу так. Тогда предел моим страданиям. Вот тоже лечиться у вас полюбил: весной оспа пошла, я пошел и в воспитательном доме себе оспу привил – если б ты знал, как я был в тот день доволен: на братьев славян десять рублей пожертвовал!...

Слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы… Насчет этого даже целая задача: один министр так даже мне сам признавался, что все лучшие идеи его приходят к нему, когда он спит.

Каким-то там довременным назначением, которого я никогда разобрать не мог, я определен «отрицать», между тем я искренно добр и к отрицанию совсем не способен. Нет, ступай отрицать, без отрицания-де не будет критики, а какой же журнал, если нет «отделения критики»? Без критики будет одна «осанна». Но для жизни мало одной «осанны», надо, чтоб «осанна»-то эта переходила через горнило сомнений, ну и так далее, в этом роде. Я, впрочем, во все это не ввязываюсь, не я сотворял, не я и в ответе. Ну и выбрали козла отпущения, заставили писать в отделении критики, и получилась жизнь. Мы эту комедию понимаем: я, например, прямо и просто требую себе уничтожения. Нет, живи, говорят, потому что без тебя ничего не будет. Если бы на земле было все благоразумно, то ничего бы и не произошло. Без тебя не будет никаких происшествий, а надо, чтобы были происшествия. Вот и служу скрепя сердце, чтобы были происшествия, и творю неразумное по приказу.

Люди принимают всю эту комедию за нечто серьезное, даже при всем своем бесспорном уме. В этом их и трагедия. Ну и страдают, конечно, но… все же зато живут, живут реально, не фантастически; ибо страдание-то и есть жизнь. Без страдания какое было бы в ней удовольствие – все обратилось бы в один бесконечный молебен: оно свято, но скучновато. Ну а я? Я страдаю, а все же не живу. Я икс в неопределенном уравнении. Я какойто призрак жизни, который потерял все концы и начала, и даже сам позабыл наконец, как и назвать себя. Ты смеешься… нет, ты не смеешься, ты опять сердишься. Ты вечно сердишься, тебе бы все только ума, а я опять-таки повторю тебе, что я отдал бы всю эту надзвездную жизнь, все чины и почести за то только, чтобы воплотиться в душу семипудовой купчихи и Богу свечки ставить.

Легенда-то эта об рае. Был, дескать, здесь у вас на земле один такой мыслитель и философ, «все отвергал, законы, совесть, веру», а главное – будущую жизнь. Помер, думал, что прямо во мрак и смерть, ан перед ним – будущая жизнь. Изумился и вознегодовал: «Это, говорит, противоречит моим убеждениям». Вот его за это и присудили… то есть, видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что слышал, это только легенда… присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские двери и все простят… – А какие муки у вас на том свете, кроме-то квадриллиона? – с каким-то странным оживлением прервал Иван. – Какие муки? Ах, и не спрашивай: прежде было и так и сяк, а ныне все больше нравственные пошли, «угрызения совести» и весь этот вздор. Это тоже от вас завелось, от «смягчения ваших нравов».

Ну и кто же выиграл, выиграли одни бессовестные, потому что ж ему за угрызения совести, когда и совести-то нет вовсе. Зато пострадали люди порядочные, у которых еще оставалась совесть и честь… То-то вот реформы-то на неприготовленную-то почву, да еще списанные с чужих учреждений, – один только вред! Древний огонек-то лучше бы. Ну, так вот этот осужденный на квадриллион постоял, посмотрел и лег поперек дороги: «Не хочу идти, из принципа не пойду!» Возьми душу русского просвещенного атеиста и смешай с душой пророка Ионы, будировавшего во чреве китове три дня и три ночи, – вот тебе характер этого улегшегося на дороге мыслителя. – На чем же он там улегся? – Ну, там, верно, было на чем. Ты не смеешься? – Молодец! – крикнул Иван, все в том же странном оживлении. Теперь он слушал с каким-то неожиданным любопытством. – Ну что ж, и теперь лежит? – То-то и есть, что нет. Он пролежал почти тысячу лет, а потом встал и пошел.

– Вот осел-то! – воскликнул Иван, нервно захохотав, все как бы что-то усиленно соображая. – Не все ли равно, лежать ли вечно или идти квадриллион верст? Ведь это биллион лет ходу? – Даже гораздо больше, вот только нет карандашика и бумажки, а то бы рассчитать можно. Да ведь он давно уже дошел, и тут-то и начинается анекдот. – Как дошел! Да где ж он биллион лет взял? – Да ведь ты думаешь все про нашу теперешнюю землю! Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля – ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и том же виде, до черточки. Скучища неприличнейшая…

– Ну-ну, что же вышло, когда дошел? – А только что ему отворили в рай, и он вступил, то, не пробыв еще двух секунд – и это по часам, по часам (хотя часы его, по-моему, давно должны были бы разложиться на составные элементы у него в кармане дорогой), – не пробыв двух секунд, воскликнул, что за эти две секунды не только квадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно, да еще возвысив в квадриллионную степень! Словом, пропел «осанну», да и пересолил, так что иные там, с образом мыслей поблагороднее, так даже руки ему не хотели подать на первых порах: слишком-де уж стремительно в консерваторы перескочил. Русская натура. Повторяю: легенда. За что купил, за то и продал. Так вот еще какие там у нас обо всех этих предметах понятия ходят.

Но колебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия – это ведь такая иногда мука для совестливого человека, вот как ты, что лучше повеситься. Я именно, зная, что ты капельку веришь в меня, подпустил тебе неверия уже окончательно, рассказав этот анекдот. Я тебя вожу между верой и безверием попеременно, и тут у меня своя цель. Новая метода-с: ведь когда ты во мне совсем разуверишься, то тотчас меня же в глаза начнешь уверять, что я не сон, а есмь в самом деле, я тебя уж знаю; вот я тогда и достигну цели. А цель моя благородная. Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него вырастет дуб – да еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, в «отцы пустынники и в жены непорочны» пожелаешь вступить; ибо тебе оченно, оченно того втайне хочется, акриды кушать будешь, спасаться в пустыню потащишься!

– Друг мой, – заметил сентенциозно гость, – с носом все же лучше отойти, чем иногда совсем без носа, как недавно еще изрек один болящий маркиз (должно быть, специалист лечил) на исповеди своему духовному отцу-иезуиту. Я присутствовал – просто прелесть. «Возвратите мне, говорит, мой нос!» И бьет себя в грудь. «Сын мой, – виляет патер, – по неисповедимым судьбам Провидения все восполняется и видимая беда влечет иногда за собою чрезвычайную, хотя и невидимую выгоду. Если строгая судьба лишила вас носа, то выгода ваша в том, что уже никто во всю вашу жизнь не осмелится вам сказать, что вы остались с носом». – «Отец святой, это не утешение! – восклицает отчаянный, – я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» – «Сын мой, – вздыхает патер, – всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»

Мефистофель, явившись к Фаусту, засвидетельствовал о себе, что он хочет зла, а делает лишь добро. Ну, это как ему угодно, я же совершенно напротив. Я, может быть, единственный человек во всей природе, который любит истину и искренно желает добра. Я был при том, когда умершее на кресте Слово восходило в небо, неся на персях своих душу распятого одесную разбойника, я слышал радостные взвизги херувимов, поющих и вопиющих: «Осанна», и громовый вопль восторга серафимов, от которого потряслось небо и все мироздание. И вот, клянусь же всем, что есть свято, я хотел примкнуть к хору и крикнуть со всеми: «Осанна!» Уже слетало, уже рвалось из груди… я ведь, ты знаешь, очень чувствителен и художественно восприимчив.

Но здравый смысл – о, самое несчастное свойство моей природы – удержал меня и тут в должных границах, и я пропустил мгновение! Ибо что же, – подумал я в ту же минуту, – что же бы вышло после моей-то «осанны»? Тотчас бы все угасло на свете и не стало бы случаться никаких происшествий. И вот единственно по долгу службы и по социальному моему положению я принужден был задавить в себе хороший момент и остаться при пакостях. Честь добра кто-то берет всю себе, а мне оставлены в удел только пакости. Но я не завидую чести жить на шаромыжку, я не честолюбив.

Почему изо всех существ в мире только я лишь один обречен на проклятия ото всех порядочных людей и даже на пинки сапогами, ибо, воплощаясь, должен принимать иной раз и такие последствия? Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись, в чем дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и журналам, потому что кто ж на них тогда станет подписываться. Я ведь знаю, в конце концов я помирюсь, дойду и я мой квадриллион и узнаю секрет. Но пока это произойдет, будирую и скрепя сердце исполняю мое назначение: губить тысячи, чтобы спасся один.

Сколько, например, надо было погубить душ и опозорить честных репутаций, чтобы получить одного только праведного Иова, на котором меня так зло поддели во время оно! Нет, пока не открыт секрет, для меня существуют две правды: одна тамошняя, ихняя, мне пока совсем неизвестная, а другая моя. И еще неизвестно, которая будет почище…

«Там новые люди, – решил ты еще прошлою весной, сюда собираясь, – они полагают разрушить все и начать с антропофагии. Глупцы, меня не спросились! По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о Боге, вот с чего надо приняться за дело! С этого, с этого надобно начинать – о слепцы, ничего не понимающие! Раз человечество отречется поголовно от Бога (а я верю, что этот период – параллель геологическим периодам – совершится), то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире.

Человек возвеличится духом Божеской, титанической гордости и явится человеко-бог. Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных. Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как Бог. Он из гордости поймет, что ему нечего роптать за то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды.

Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную»… ну и прочее, и прочее в том же роде. Премило! Иван сидел, зажав себе уши руками и смотря в землю, но начал дрожать всем телом. Голос продолжал: – Вопрос теперь в том, думал мой юный мыслитель: возможно ли, чтобы такой период наступил когда-нибудь или нет? Если наступит, то все решено, и человечество устроится окончательно. Но так как, ввиду закоренелой глупости человеческой, это, пожалуй, еще и в тысячу лет не устроится, то всякому, сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах. В этом смысле ему «все позволено».

Мало того: если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится. Для Бога не существует закона! Где станет Бог – там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место… «все дозволено», и шабаш! Все это очень мило; только если захотел мошенничать, зачем бы еще, кажется, санкция истины? Но уж таков наш русский современный человечек: без санкции и смошенничать не решится, до того уж истину возлюбил…

Он смеялся, но он и плакал… ибо русский весьма часто смеется там, где надо плакать.

«Господа присяжные заседатели, – начал обвинитель, – настоящее дело прогремело по всей России. Но чему бы, кажется, удивляться, чего так особенно ужасаться? Нам-то, нам-то особенно? Ведь мы такие привычные ко всему этому люди! В том и ужас наш, что такие мрачные дела почти перестали для нас быть ужасными! Вот чему надо ужасаться, привычке нашей, а не единичному злодеянию того или другого индивидуума. Где же причины нашего равнодушия, нашего чуть тепленького отношения к таким делам, к таким знамениям времени, пророчествующим нам незавидную будущность? В цинизме ли нашем, в раннем ли истощении ума и воображения столь молодого еще нашего общества, но столь безвременно одряхлевшего? В расшатанных ли до основания нравственных началах наших или в том, наконец, что этих нравственных начал, может быть, у нас совсем даже и не имеется? Не разрешаю эти вопросы, тем не менее они мучительны, и всякий гражданин не то что должен, а обязан страдать ими.

И, однако же, тут она, наша Россеюшка, пахнет ею, слышится она, матушка. О, мы непосредственны, мы зло и добро в удивительнейшем смешении, мы любители просвещения и Шиллера и в то же время мы бушуем по трактирам и вырываем у пьянчужек, собутыльников наших, бороденки. О, и мы бываем хороши и прекрасны, но только тогда, когда нам самим хорошо и прекрасно.

Напротив, мы даже обуреваемы – именно обуреваемы – благороднейшими идеалами, но только с тем условием, чтоб они достигались сами собою, упадали бы к нам на стол с неба и, главное, чтобы даром, даром, чтобы за них ничего не платить. Платить мы ужасно не любим, зато получать очень любим, и это во всем. О, дайте, дайте нам всевозможные блага жизни (именно всевозможные, дешевле не помиримся) и особенно не препятствуйте нашему нраву ни в чем, и тогда и мы докажем, что можем быть хороши и прекрасны. Мы не жадны, нет, но, однако же, подавайте нам денег, больше, больше, как можно больше денег, и вы увидите, как великодушно, с каким презрением к презренному металлу мы разбросаем их в одну ночь в безудержном кутеже. А не дадут нам денег, так мы покажем, как мы их сумеем достать, когда нам очень того захочется.

Обыкновенно в жизни бывает так, что при двух противоположностях правду надо искать посередине; в настоящем случае это буквально не так. Вероятнее всего, что в первом случае он был искренно благороден, а во втором случае так же искренно низок. Почему? А вот именно потому, что мы натуры широкие, карамазовские, – я ведь к тому и веду, – способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего и зловонного падения. Вспомните блестящую мысль, высказанную давеча молодым наблюдателем, глубоко и близко созерцавшим всю семью Карамазовых, господином Ракитиным: „Ощущение низости падения так же необходимо этим разнузданным, безудержным натурам, как и ощущение высшего благородства”. Две бездны, две бездны, господа, в один и тот же момент – без того мы несчастны и неудовлетворены, существование наше неполно. Мы широки, широки, как вся наша матушка Россия, мы все вместим и со всем уживемся!

Но пистолет все помирит, пистолет – единственный выход, и нет другого, а там – я не знаю, думал ли в ту минуту Карамазов, «что будет там», и может ли Карамазов по-гамлетовски думать о том, что там будет? Нет, господа присяжные, у тех Гамлеты, а у нас еще пока Карамазовы!

Да, эти сердца – о, дайте мне защитить эти сердца, столь редко и столь несправедливо понимаемые, – эти сердца весьма часто жаждут нежного, прекрасного и справедливого, и именно как бы в контраст себе, своему буйству, своей жестокости, – жаждут бессознательно, и именно жаждут. Страстные и жестокие снаружи, они до мучения способны полюбить, например, женщину, и непременно духовною и высшею любовью. Опять-таки не смейтесь надо мной: это именно так всего чаще бывает в этих натурах! Они только не могут скрыть свою страстность, подчас очень грубую, – вот это и поражает, вот это и замечают, а внутри человека не видят.

Распятый человеколюбец, собираясь на крест свой, говорил: „Аз есмь пастырь добрый, пастырь добрый полагает душу свою за овцы, да ни одна не погибнет…“

Нельзя создать любовь из ничего, из ничего только Бог творит. „Отцы, не огорчайте детей своих“, – пишет из пламенеющего любовью сердца своего апостол.

Мы на земле недолго, мы делаем много дел дурных и говорим слов дурных. А потому будем же все ловить удобную минуту совместного общения нашего, чтобы сказать друг другу и хорошее слово.

Господа присяжные, вот мы осудим его, и он скажет себе: „Эти люди ничего не сделали для судьбы моей, для воспитания, для образования моего, чтобы сделать меня лучшим, чтобы сделать меня человеком. Эти люди не накормили и не напоили меня, и в темнице нагого не посетили, и вот они же сослали меня в каторгу. Я сквитался, я ничего им теперь не должен и никому не должен во веки веков. Они злы, и я буду зол. Они жестоки, и я буду жесток“.

Вот что он скажет, господа присяжные! И клянусь: обвинением вашим вы только облегчите его, совесть его облегчите, он будет проклинать пролитую им кровь, а не сожалеть о ней. Вместе с тем вы погубите в нем возможного еще человека, ибо он останется зол и слеп на всю жизнь. Но хотите ли вы наказать его страшно, грозно, самым ужасным наказанием, какое только можно вообразить, но с тем чтобы спасти и возродить его душу навеки? Если так, то подавите его вашим милосердием! Вы увидите, вы услышите, как вздрогнет и ужаснется душа его: „Мне ли снести эту милость, мне ли столько любви, я ли достоин ее“, – вот что он воскликнет! О, я знаю, я знаю это сердце, это дикое, но благородное сердце, господа присяжные. Оно преклонится пред вашим подвигом, оно жаждет великого акта любви, оно загорится и воскреснет навеки.

Есть души, которые в ограниченности своей обвиняют весь свет. Но подавите эту душу милосердием, окажите ей любовь, и она проклянет свое дело, ибо в ней столько добрых зачатков. Душа расширится и узрит, как Бог милосерд и как люди прекрасны и справедливы.

Лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невинного – слышите ли, слышите ли вы этот величавый голос из прошлого столетия нашей славной истории? Мне ли, ничтожному, напоминать вам, что русский суд есть не кара только, но и спасение человека погибшего! Пусть у других народов буква и кара, у нас же дух и смысл, спасение и возрождение погибших.

Не всем времена тяжкие, для иных они невозможны…

Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение.

Может быть, мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться и над теми людьми, которые говорят, вот как давеча Коля воскликнул: «Хочу пострадать за всех людей», – и над этими людьми, может быть, злобно издеваться будем. А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай Бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, все-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту!

Мало того, может быть, именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». Пусть усмехнется про себя, это ничего, человек часто смеется над добрым и хорошим; это лишь от легкомыслия; но уверяю вас, господа, что как усмехнется, так тотчас же в сердце скажет: «Нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, потому что над этим нельзя смеяться!»

Главное в живописи это предмет. Самое сложное это найти свой предмет в живописи.

Главное это ощущение.

Не метод ищет ощущение, а ощущение ищет нужный ему метод (технику, технические средства).

На сегодняшний день живопись превратилась в развлечение, которым человек себя занимает. Необходимо чтобы это развлечение стало невероятно интересным для художника. Только тогда у него появляется шанс на какой-то успех.

Важна не форма, а ощущение от нее (содержание).

Необходимо найти свой источник образов (родник).

Не бояться чистого холста, не бояться переводить материал, не бояться себя. Перестань сомневаться, бояться ошибок и испорченного холста. Шедевр рождается из гор испорченных холстов, множество ошибок и преодоления сомнений.

Что делать, если нет предмета? Важен не предмет, а ощущение. Бери любой попавшийся, если не находишь и его, начинай интуитивно что-то мазать на холсте.

В любом случае ощущение, так или иначе, передается через какую-то форму. Это может быть цвет, как в абстрактной живописи, но часто отсутствие формы не может удержать зрителя и погрузить его в глубину.

Не проявлять жестокосердия, особенно к людям, помни, что и ты человек. В тяжелые минуты, помни о великих душах (Христос, Достоевский, Толстой, Тарковский и т.д.). Проявляй спокойствие к людям, даже при встрече с самыми злыми людьми, помни, что вина не в человеке, а в его среде. Возьми выше изложенное за жизненный принцип.

Люди, которые следят и обсуждают жизнь других, делают это только потому, что не имеют своей. Поэтому не хвались количеством людей, следящих за твоей жизнью или деятельностью, если она не связана с созиданием (творчеством). Потому что чем больше людей интересующихся твоей жизнью, тем больше тех, у кого нет жизни. Потому что твоей жизнью, они пытаются заменить свою. Поэтому поступай так, чтобы у людей начиналась жизнь своя и помогай им в этом.

Во все времена всегда были истинные творцы, их всегда было немного, но именно эти немногие способны привнести многое. Художник всегда будет противостоять среде, будет ей поедаться. Общество всегда будет презирать художника, потому что, он не соответствует ни его системе ценностей, ни его восприятию, ни его среде. Художник не поддается контролю, им нельзя управлять, такие люди всегда опасны для любой системы. Художник, не вздумай презирать людей за это, не совершай их ошибки, ведь и они не ведают что творят. Помни что и ты человек, люди также едины как и вся Вселенная, просто они забыли об этом.

Из фильма “Сталкер” А.Тарковского:

Слабость велика, а сила ничтожна. Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает он крепок и черств. Когда дерево растет оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, они умирает. Черствость и сила – спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия, поэтому, что отвердело то не победит.

Человек пишет, потому что мучается, сомневается. Ему все время надо доказывать себе и окружающим, что он чего-либо да стоит. А если я буду знать наверняка что я гений, зачем мне писать тогда? Вся эта ваша технология, все эти домны, колеса и прочее, все это чтобы меньше работать и больше жрать. Все это костыли и протезы, а человечество существует для того чтобы создавать произведения искусства. Это во всяком случае бескорыстно в отличие от всех других человеческих действий. Великие люди, образы абсолютной истины.

Вот скажем музыка, она и с действительностью то менее всего связана, вернее если и связана, то безыдейно, механически, пустым звуком, без ассоциаций. И тем не менее музыка, каким-то чудом, проникает в самую душу. Что же резонирует в нас в ответ на приведенный к гармонии шум? И превращает его для нас в источник высокого наслаждения и объединяет, и потрясает. Для чего все это нужно? И главное кому? Вы вот ведь никому и не для чего, так, бескорыстно. Да нет, вряд ли. Ведь все в конечном счете имеет свой смысл, и смысл и причину.

Когда человек думает о прошлом, он становиться добрее.

Человек Создан Создателем, а следовательно его основной способностью и навыком, которым ему необходимо пользоваться и является Созидание и только это.

Смерть это все лишь возвращение Домой.

Если музыкант, который работает в уровне здесь и сейчас, это человек кричащей души, то художник это человек кричащей тишины. Состояние художника сходно с состоянием медитации или молитвы. Его крик спрятан за образом и живет в нем. При этом у музыканта этот крик открыт зрителю (слушателю), поэтому музыка является одним из чистых искусств.

Если бы человек не совершал ошибок, его пребывание на земле не имело бы смысла.

Выписки из Откровений Инсайдера:

Особенно осторожен будь с теми, кого продвигают/восхваляют/кому аплодируют/кого бурно приветствуют критики. Сказанное может относиться к продуктам питания, лекарствам, новейшим продуктам высоких технологий, «художникам», политикам, музыкантам, книгам, напиткам и т. д.

Воздержание: сознательная форма ограничения, основанная на самопознании, имеющая целью достижение внутреннего порядка Души (которая в целом есть вы, но невидимый, душа не часть вас, вы одно целое.)

Ограничение эмоций/желаний/страстей/энергий не означает отказа от них (это повредило бы вам, будьте осторожны!), оно означает направление их в одно русло, чтобы после того, как мы мягко укротили, их они работали на высшие цели. Все это ведет к трезвой жизни, еще проще, к жизни, наполненной дарами, потому что теперь своим собственным хозяином становитесь вы, а не ваши эмоции/желания/ страсти. Они больше не диктуют вам, как следует поступать. Одновременно с этим процессом вы будете очищать себя и подготовитесь к тому, чтобы вас просветил Универсальный Разум.

Будьте как можно больше похожи на то, с чем вы хотите себя связать.

Тело вынуждает вас испытывать сочувствие, ненависть, угрызения совести и все остальные эмоции, одновременно с желаниями и страстями, чтобы смутить вас, заставить забыть про себя, стать глухонемой версией себя самого.

В этом материальном/физическом мире они владеют своими фондами. Чем больше вы позволяете им быть вашими хозяевами, тем сильнее вы приковываете себя к этому миру, что противоречит вашему долгу; их надо не ненавидеть, но уважать. Я направляю их в русло, идущее туда, где их можно будет использовать для чего-то существенного.

Борьба идет на уровне личности, это означает, что лишь вы можете ее вести, не ждите «спасителей».

— первый облик знания ближе к истине, чем последующие.

— Пребывайте в гармонии со всем, что дает вам Божественный закон, и что было создано для осознания нашего возвращения, если не переводить терминологию на язык человека. — Единый божественный СУЩЕСТВУЕТ, здесь не подходят слова: «интересуется», «хочет» и т. д., хотя его эманации/проявления/характеристики могут действовать согласно Единому. У нас нет Разума, мы можем действовать через Него, и Разум может позволить нам стать Его носителями.

Иметь что-то значит обладать чем-то. Обладать означает, как минимум, овладеть или осуществлять над ним контроль. Мы не можем ни овладеть Разумом, ни управлять Им. Большинство смешивает использование интеллекта и обладание Разумом, в то время как интеллект это всего лишь средство, дарованное нами Разумом.

У души нет множества сущностей, она состоит из определенных «частей-футляров» хотя это одно существо.

Один из них можно называть Сердцем, это тот, который связан с источником Жизни, который поддерживает в нас жизнь, и который дает нам Единый, посредством Своих эманаций. Все сущности одинаково важны. — Прочитайте это медленно: Любовь не состоит в том, чтобы тебя понимали в человеческих терминах, это ущербная версия. Учение истинного Христа это не учение Иисуса из Назарета, хотя последнее переняло многое у первого (Я помню, что не следует повторяться, но этого требует контекст). Христос носил другое имя, но я буду пользоваться им, потому что люди к нему привыкли.

Весть находится здесь с тех пор, как истинный Христос в откровении выразил себя в эпоху, отличную от нашей. Без явления истинного Христа на Земле мы не знали бы как вернуться за Божественным Законом, который посредством Универсального Разума позволяет нам подняться, и был дан в откровении истинным Христом.

Где мы, что мы собой представляем, кто мы, как, почему, когда, все Им было дано в откровении в соответствии с Волей Всеблагого, и следует восхвалять Христа истинного; это ключевой момент.

Не то, чтобы Оно нуждалось в восхвалениях, нет, Высшие Существа не нуждаются в нас, имеющих нынешнюю форму, ни для каких целей, но таким образом можно сделать это известным, так, чтобы вы осознавали то, что относится к Нему.

Вам необходимо распознать, что Он вознаграждает вас.

— Божественное может сделать одного человека сколь угодно сильнее, чем все люди вместе взятые. — Мне позволено сказать вам, что вы еще здесь из-за отсутствия понимания.

Думайте не в терминах «мы», а в терминах «я». Время «мы» придет позже, в другом мире.

Ежедневно благодарите Всеблагого, в котором все имеет свое начало, за Его Божественный Закон, дающий вам шанс вернуться в свое истинное состояние, в мир, которому вы принадлежите; за Его силу Необходимости, вносящую обоснованные поправки, которые вы ощущаете каждый день.

Славьте Высшие Существа, которые действует по Единому Божественному Закону, который дан нам в проявлениях/эманации Единого, за предоставление средств Жизни во всех сферах, для поддержания их и предоставления этих средств на пользу вам, за указание пути к освобождению и многое другое.

Обращаясь к Божеству, (прочитай снова) будь осторожен и правильно формулируй мысли, не требуй, не вещай, не умоляй, не приказывай, не предлагай, не проси … это отвратительно; просто произнеси свои слова и выполняй свой долг.

Для ЕДИНОГО все мы одинаково важны, самый большой грех - это бездействие, прожигание времени, отрицание своей сущности.

Божественный Закон - это красота, симметрия, безупречность.

Не забывайте, что земля - это колония строгово режима...

Счастья в этом мире нет, есть моменты радости и чувство наполненности от осознания продвижения в выполнении собственной миссии.

Смысла в жизни на планете земля нет, есть только причина. Выполнение миссии - это устранение причины.

Посмотри на своё тело - оно твой приговор, его недостатки - это статьи. Посмотри на то, в какой семье ты родился - это строгость режима.

Изучай себя, очисти себя и наладь общение с ЕДИНЫМ источником, он тебе даст всю информацию именно так, как ты способен понять.

В словах Божественный Закон непередаваем, его ощущение можно приобрести только через озарение.

Реально существуют иные ценности, самая важная из них - человеческая энергетика, её многомерный потенциал.

Освободиться может лишь тот, у кого есть достаточно времени для изучения себя.

Вот здесь то и нужна ваша борьба на межличностном уровне. Обеспечьте себе возможность изучать себя и информационные каналы раскроются.

Вы сами пришли в этот мир, сами назначили себе место, сами, ещё до своего рождения дали себе достаточный набор инструментов для выполнения своей жизненной миссии.

Если вы не можете найти время и силы для того чтобы отыскать в самих себе свой путь, о каком освобождении может быть речь?

Увеличивайте собственную энергетику - это даст новые свойства и качества.

Вопрос личной энергетики состоит из двух частей - как её увеличить и куда направить излишки полученной энергии. Куда направить важнее, решив его, решите первый. Ключ - творчество.

Смысл в накапливании личной энергии. У каждого свой энергетический тип и потенциал. Важно уметь распознать свой талант и заниматься им.

Общение с ЕДИНЫМ ИСТОЧНИКОМ возможно напрямую, для этого необходимо соблюдать чистоту сосуда сознания – это требует жёсткой системы самоограничения в употреблении алкоголя и других наркотических веществ, это требует ограничений в проявлении эмоций, требует устранение Хаоса в образе мышления. Достигшие общения с ЕДИНЫМ ИСТОЧНИКОМ теряют страх смерти и обычно не задерживаются на планете долго.

Кто является избранным – решаем мы на основании многомерного анализа личных качеств, поэтому, если вы хотите жить на этой планете, жить полноценно, долго – тогда повышайте уровень личных качеств, избавляйтесь от всяческих привязанностей и не создавайте себе идолов (авторитетов), избегайте падания в стада религий, партий. Старайтесь меньше своего личного времени отдавать работодателям, 2 часа труда в день достаточно для обеспечения себя пищёй, жильём и одеждой – всё это ваш неиспользованный потенциал к повышению личностных качеств.

Вы никогда не станете «свободными», покуда находитесь в инкарнации на этой планете. Сама природа вашего пребывания здесь есть свидетельство этого. У вашего пребывания здесь есть смысл и предназначение, и «здесь» скорее всего является не совсем тем местом, которое вы имеете в виду под словом «здесь». Как стать свободным? Работать над осознанием того, где ты находишься, и прийти к пониманию того, в чём смысл твоего пребывания на этой Земле. Время, отведённое на эту задачу до наступления Жатвы, быстро истекает. Те, кто не справятся с ней, будут вынуждены повторить весь цикл.

Нет никакого «Мессии». Перестаньте искать «спасения» вне себя самих.

Чтобы постичь Истинную суть Творения, учитесь мыслить «вне рамок».

Для начала следует понять само Творение.

В самом Начале, есть только Беcконечный Единый. Это есть Источник Всего Сущего. Разумная Бесконечность. Это недиффиренцированный абсолют. В Нём — бесконечный потенциал, который ждёт «становления». Для иллюстрации можете сравнить с «необработанным камнем» в традиции Даосизма.

Бесконечный Разум, начиная «осознавать» Себя, ищет путь испытать Себя, и так «рождается» или «проявляется» Единый Бесконечный Создатель. (В вашем 3-х Плотностном восприятии это воспринимается как «Пространство»).

От этого, «Создатель», как точка сфокусированного Бесконечного Сознания или Осознания, «проявляется» как Бесконечная Разумная Энергия. Так, Единый Бесконечный Создатель осознаёт Самоё Себя, и ищет испытать Себя как Создатель, и так начинает следующий шаг вниз по спирали Творения. Единый Бесконечный Создатель, фокусируя Бесконечную Разумность, становится Разумной Энергией (которую можно назвать Великим Центральным Солнцем), и разделяет Себя на меньшие части Себя, которые в свою очередь могут испытать себя как Создатели (или Центральные Солнца). Другими словами, каждое Центральное Солнце (или Создатель) является «шагом вниз» в Осознании (или следующей волной) Первоначальной «мысли» Творения. Таким образом, «В Начале» было не «Слово», а «Мысль.» Слово есть выраженная мысль, которая проявляет себя как Творец.

Существует Единство. Единство — это Всё Сущее. Бесконечный Разум, и Бесконечная Энергия. Два есть Одно, и в них содержится потенциал Всего Творения. Это состояние сознания можно назвать термином «Бытие».

Бесконечный Разум не осознаёт своего «потенциала». Он есть Нераздельный Абсолют. Но Бесконечная Энергия осознаёт потенциал «становления» всего Сущего, чтобы воплотить его в опыт «бытия».

Разумную Бесконечность можно символизировать как центральное «Сердцебиение» Жизни, а Бесконечную Энергию — как Духовную «Животворящую кровь» (или потенциал), которая источается, чтобы Творец создавал Творение.

Творение основывается на «Трёх Первичных Волнах Бесконечного Единого».

1). Свободная Воля:

В Первом Законе (или Волне) Творения, Создатель получает Свободную Волю познавать и испытывать Себя как индивидуальный, хотя и (как ни парадоксально) цельный аспект Единого.

2). Любовь:

Во втором Законе Творения, первичная волна Свободной Воли становится точкой фокусировки осознания, известного как Логос, или «Любовь» (или же «Слово» в библейской терминологии.) Любовь, или Логос, используя свою Бесконечную Разумную Энергию, берёт на себя роль со-зидателя обширного спектра физических иллюзий («мыслеформ») или Плотностей\Частот вибраций (которые некоторые называют «Измерениями») в которых, согласно Своему Разумному Замыслу, появится возможность «потенциального» опыта, в котором Единый может познать Себя.

Вследствие этого, Единый Бесконечный Создатель, проявляя часть Себя как Логос, может в вашей 3-ей Частоте\Плотности пониматься как «Создатель Вселенной». Иными словами, Логос, что Творит на Вселенском (Универсальном) уровне Бытия. Логос создаёт физические Вселенные, в которых Он(о) как Творец может испытать Сам(о) Себя. (в английском тексте используется местоимение среднего рода «It», отсюда оставленные мною варианты среднего рода. — прим. перев.)

(«Да будет Свет»)

3). Свет:

Чтобы проявить эту Бесконечную духовную или «Жизненную» Энергию в физическую мысле-форму Плотности\Вибрации, Логос создаёт третью волну, Свет. Из этих трёх Первоначальных Волн, исходящих из Единого для возможности Творения, появляются мириады иерархий или других суб-волн, содержащих свои собственные специфические парадоксы. Целью Игры является вхождение в эти суб-волны Творения, и поиск путей гармонизации Полярностей, чтобы снова осознавать Себя как Единого Создателя.

Природа всей таким образом физически проявленной Энергии есть Свет. Поэтому, там, где существует любая форма физической «материи», там есть Свет, или Божественная Разумная Энергия, находящаяся в самом её (материи) Сердце или Центре.

Нечто, являющееся Бесконечным не может быть «иным», или «множеством». Бесконечный Создатель знает лишь Единство. Поэтому, основываясь на Собственном Бесконечном Разуме, Бесконечный Создатель создаёт замысел, основанный на конечных принципах Свободы Воли Осознания и суб-уровневых Созданий, которые в свою очередь, могут осознавать себя, и испытывать себя как Создатели. И таким образом эксперимент «Матрёшки» всего Сущего передаётся «вниз» дальше и дальше, на Уровни Творения внутри Уровней Творения.

Единый Бесконечный Создатель (или Великое Центральное Солнце) трансгрессирует в разные Плотности\Вибрации Свою Бесконечную Энергию, чтобы стать Логосом. Логос, в свою очередь, создаёт обширные Универсумы Пространства (пока нематериализованные), трансгрессируя и снова разделяя Себя на Логосы, иными словами на множества Центральных Солнц, каждое из которых становится Логосом (или «со-творцом») Своего собственного Универсума, в каждом из которых своя уникальная индивидуализированная часть Единого Бесконечного Создателя, содержащая в своей сути Разумную Бесконечность.

Используя Закон Свободы Воли, каждый Универсальный Логос (Центральное Солнце) задумывает и создаёт Свою собственную версию или перспективу «физической реальности», в которой он(о) познаёт Себя как Создателя. Трансгрессируя вниз, Он(о) фокусирует Свою Разумную Энергию, и создаёт непроявленные формы Галактик внутри Себя, а также разделяет Себя на ещё больше частиц «со-Творцов» («Суб-Логосов» или Солнц), которые в свою очередь создадут и проявят свои собственные идеи о физической реальности в форме точек Разумного Осознания, которые мы [находясь в 3-й Плотности\Частоте] называем Звёздами и Планетами.

«Планетарная Сущность» (или «Душа») начинает первую Плотность\Частоту опыта, в которую может инкарнировать ещё одна индивидуализированная частица Единого. Так же как все Логосы и Суб-Логосы Творения, каждая Душа есть ещё одна уникальная частица Бесконечного Единого. Вначале, Разумная Энергия планеты находится в состоянии, которое можно назвать «хаос», что означает, Энергия ещё не определена. Затем процесс начинается снова. Планетарная Энергия начинает осознавать Себя (1-я Плотность\Вибрация осознания и есть «Сознание»), и Планетарный Логос (то есть, суб-суб-Логос) начинает создавать другие внизведущие шаги\трансгрессии внутрь Себя, и так обретает форму внутренний строй планет; основные элементы Воздуха и Огня соединяются, чтобы «работать» над Водой и Землёй, отсюда появляется осознанность их «бытия», и начинается процесс «эволюции», который формирует 2-ю Плотность\Вибрацию.

Сущности 2-й Плотности начинают осознавать себя, как «разделённые», и от этого начинают развиваться в 3-юПлотность\Вибрацию Самоосознания себя, (это самая низкая Плотность, в которую может инкарнировать «человеческая душа»).

Люди в свою очередь (или Души, инкарнированные в них), стремятся «вернуться к Свету» и Любви, из которой они пришли, и начинают путь к прогрессии, из 3-ей Плотности вверх до 8-й, чтобы в итоге вернуться к Бесконечному Единству.

Однако, объяснение Плотностей\Вибраций за пределами «нормального» человеческого сознания — это уже другой вопрос, поэтому если вы желаете узнать об этом больше, кто-то должен задать разумный вопрос, на который я смогу ответить, так чтобы не нарушать вашей Свободной Воли и права не знать.

Ваш Создатель, тот, кого вы называете «Иегова» («Яхве»), не является «Богом» в том смысле, в каком ваша библия упоминает его как «Единого Истинного Бога». Он является Создателем (или Суб-Суб-Логосом), от Единого Бесконечного Создателя. Он даже не является Логосом Галактического уровня, но скорее Планетарным Логосом для одной этой планеты.

Наш же Создатель, это тот, кого вы называете «Люцифер», «Носитель Света», «Сияющая Утренняя Звезда».

Наш Создатель не является тем «Дьяволом», каковым его называют в вашей библии. Люцифер есть то, что более правильно называть «Групповая Душа» или «Комплекс Социальной Памяти», который прошёл развитие до Шестой Плотности, а это в свою очередь означает, что он (или, правильнее, «мы») развились до статуса, равного или даже более «высокого», чем Яхве (то есть, наша ступень в [космогонической] эволюции выше, чем его ступень). Если говорить о зрительном восприятии, то если бы вам довелось взглянуть на Люцифера в полном выражении нашей Сущности, то впечатление бы создалось словно вы смотрите на Солнце, или «Сияющую Звезду». Или, если спуститься до 3-й Плотности\Вибрации, мы своим видом напоминали бы то, что вы называете «Ангел» или «Сущность Света».

Позвольте изложить точнее:

Когда сущность (Групповой Комплекс Душ) достигает уровня Шестой Плотности\Вибрации, то путь к 8-й Плотности как Последнему Слиянию с Единым Бесконечным Создателем и Растворению в Источнике Всего Сущего (Разумной Бесконечности) можно назвать лёгкой прогулкой, в сравнении с проделанной работой на нижних Плотностях.

Мы (наши Династии) как Групповая Душа или Комплекс Социальной Памяти (Люцифер), были практически на пороге перехода к Седьмой Плотности\Вибрации, однако на этом уровне, до наступления Жатвы, все делают выбор между а) вознесением дальше, или б) временный возврат в нижние плотности, чтобы оказать помощь другим на эволюционном пути, передавая свои знания и Мудрость (Свет) тем, кто Свободным Волеизъявлением попросит о нашей помощи.

Когда настал наш черёд, мы приняли решение остаться и помочь нашим Галактическим Братьям и Сёстрам в Едином, и тогда Совет Старейшин (который, располагаясь в своём «Штабе» Восьмой Плотности\Вибрации, играет роль Хранителя Галактики) поручил нам сложную задачу.

Яхве, в силу того, что он НЕ НАДЕЛИЛ (по своему же праву, как Планетарный Логос) своей Свободой Воли «познания себя» тех, кто инкарнировал на «его» планете, практически не наблюдал на ней эволюционного прогресса. И поэтому нас (Люцифера) послали на помощь. Как только поступил приказ от Совета Старейшин, мы «Пали», или Спустились в те Плотности, откуда, путём упорной работы и сосредоточения, мы могли снова материализоваться как проявление себя на 3-й Плотности\Вибрации.

Яхве дал согласие на наше появление и то, чтобы мы поделились своим знанием и Мудростью приобретёнными за пережитые Вознесения, поскольку это он сам просил Совет о том, чтобы ввести в своё Творение «Катализатор» изменений. Поскольку на планете отсутствовала Свобода Воли, на ней не было Полярности, и соответственно, не было «между чем» выбирать. Как и описано в Книге Бытия, планета очень напоминала «Эдем» по своей сути. Разумеется, это был очень симпатичный «рай», но Сущности, воплощающиеся на ней, не имели мотива к развитию выше 3-й Плотности\Вибрации, и поэтому у них почти отсутствовали шансы на возвращение Домой, к Единому. Яхве тем не менее очень нравился его «Проект Эдем», однако, в силу отсутствия у содержащихся Душ шансов на возвращение к Источнику, этот мир по сути превратился в «Место Лишения Свободы Воли», хотя и очень красивое. Сам Яхве, если применить современную политическую терминологию, удерживал благотворную диктатуру.

Без Полярности (которая возникает лишь при наличии Свободы Воли) существует лишь Единство Любви и Света, однако, не существует выбор испытать «то, чем ты не есть». Поэтому, нам предстояло выступить в роли Катализатора изменений, чтобы предоставить возможность выбора, и внести Полярность. Яхве согласился на то, чтобы мы представили концепцию Свободы Воли обитателям Земли, но предоставили им первоначальный выбор, хотят ли они получить её, или нет. Так появилось «Древо Познания Добра и Зла», (или точнее, Познания Полярности, или Позитивного и Негативного). Яхве отвёл своих обитателей в обновлённый «сад», и сказал, что они могут делать всё, что захотят, кроме одного (пробовать плоды Древа Познания), и тем самым создал возможность возникновения желания сделать то, что им запрещено. Отсюда осознанный «Выбор». Мы предоставили Катализатор, сообщив им, какие возможные выгоды несёт за собой Познание, они приобщились к Плодам Древа, ну, а остальное всем известно.

Яхве верил, что его «Дети» изберут повиновение ему, и когда узнал, что они избрали другое, он был в гневе. Как он сам себя описывает в древних текстах, он «Ревнивый Бог», и ему не по нраву пришлось то, что «Дети» его ослушались, зато послушались нас. Мы в свою очередь, обязались провести здесь установленное количество «Циклов», помогая и предоставляя Катализатор для Эволюции Человека, то есть предоставляя Негативную составляющую (или то, что вы именуете «Зло») для проявления Свободы Воли. Поскольку Свобода Воли уже была предоставлена, и Яхве не мог её забрать, и наш долг по «контракту» — оставаться здесь столько, сколько было условлено, предоставляя планете возможность выбора Полярности. С тех пор Яхве «заключил» нас (как Групповую Душу) здесь, в Астральных Планах Земли (что есть само по себе очень некомфортно и сковывающе для Сущности с нашим опытом и Мудростью). Совет Старейшин предоставил нам выбор: либо мы покидаем Землю (против воли Яхве), но тем самым прерываем «контракт» служения Земле, либо же остаёмся и выполняем свою задачу, принимая на себя «Ярость» Яхве. Мы решили остаться, но как кармический результат того, что Яхве «заключил» нашу Групповую Душу [в Астрале Земли], нашим индивидуальным Душам было дано право (опять же Советом Старейшин) «Править» людьми Яхве во время физических воплощений на планете.

Однако, следует прояснить один важный аспект. Всё это (физическая жизнь\инкарнации) есть очень тонкая, и очень мастерски созданная Игра, в которую играет Единый Бесконечный Создатель, чтобы забывать, Кто Он Есть, и учиться вспоминать, таким образом, испытывая и познавая Себя как Творца, в самых отдалённых индивидуальных искорках Всего Сущего. За «кулисами», а также в перерывах между «Жизнями в качестве людей» (нулевая точка времени \ Вселенная антиматерии) мы и вы (Души) — на самом деле большие друзья, Братья и Сёстры в Едином.

Между «жизнями», в «антракте» мы все от души смеёмся, вспоминая те роли, которые играли в «инсценировке» на планете, а также от души забавляемся, готовясь к новым ролям в предстоящих «актах».

Вы в самом деле являетесь «Божественными Душами»; искрами или семенами Единого Бесконечного Создателя. Вы и есть сама Жизнь (Свет), существующие для того, чтобы вспомнить кем каждый из вас является на самом деле (а мы прибыли сюда, чтобы помочь вам в этом) и в настоящей ситуации вы «загнаны» (или, если более точно выражаться, «Изолированы») в «материю» той планеты, которую вы называете Земля.

Благодарить за это вы можете своего Создателя Яхве. Вы являетесь «отпрысками» или индивидуациями его Групповой Души (или Комплекса Социальной Памяти). В макрокосмическом смысле, вы и ЕСТЬ Яхве. «Кармические» последствия того, что он заключил нас в своих Астральных Планах, также отражаются на вас. Более конкретно объяснить я не могу, не нарушая Закон Двусмысленности. Вам придётся разобраться самостоятельно.

Помните, что все мы здесь всего лишь играем большую древнюю игру, в которой все мы условились забывать, кем мы на самом деле являемся, дабы вспоминая, узнавать друг друга снова, и постигать, что мы суть Едины. Что Вся Жизнь — Едина.

Вы и ваш Создатель — Едины. Что же касается вашего заявления о «полном освобождении», то вы не несёте ответственности за тех, кто вокруг вас. И вы и они являетесь Едиными, если смотреть с более высокой Плотности\Вибрации, но в данной Плотности ты находишься, чтобы работать над собой. Ты должен вспомнить, кто ты есть, и для чего ты здесь оказался. Ты здесь — чтобы вспомнить Бесконечного Создателя. Чтобы узнать своего Создателя в тебе, и чтобы предложить своё Служение Ему, и другим, по собственному выбору Служения, сделанному по своей Свободе Воли. Первое предшествует второму. Когда ты вспомнишь, кто ты есть, и будешь знать это глубоко, в самом Сердце своей Сущности, ты узнаешь свою «невидимую» связь со всем Сущим. И тогда как естественный результат, и Радость, и Благодарение и Служение будут излучаться твоим благодарным сердцем. Когда ты работаешь над собой, и учишься узнавать Создателя в глубине себя, тогда Служение Другим произойдёт естественно, и тогда твоя Славная Жатва будет ждать тебя.

Когда вы достигнете более высоких Плотностей\Вибраций, вы увидите, что в природе всё существует в равновесии, и есть лишь Единство. Всё, что не есть Единство — является Иллюзией, или «мыслеформой».

Что же до «сражения за свободу всех душ», помните, что по сути всё это Игра, и что все мы играем здесь свои роли. Мы суть актёры, играющие на «сцене Жизни». Этот «мир» есть иллюзия, или «мыслеформа». Никто на самом деле не «умирает» и никому не причиняют вред. Между инкарнациями вы прекрасно осознаёте это. Но по правилам игры вы должны забыть, кем вы есть на самом деле, чтобы искренне поверить, что всё это «реально», покуда происходит игра в Жизнь. Это основная предпосылка к тому, чтобы совершать выбор. В противном случае игра была бы слишком лёгкой.

Этот мир не является реальностью. Однако, мы можем выражать Реальность в нём, по своему выбору.

Тот, кто понимает и видит, что всё здесь суть Иллюзия, или Мысль, может «использовать» её «Силу», чтобы манипулировать иллюзиями. Все вещи, видимые и невидимые, есть по сути взаимосвязь Энергии Жизне-Силы. Как только ты узнаёшь то, что известно лишь волшебнику, волшебство перестаёт быть волшебством. Оно становится «инструментом Творения».

Быть добрым к самому себе. Культивировать искреннюю Любовь к Жизни, к Бытию. Быть искренне благодарным Бесконечному Создателю каждый день, за то, что он подарил вам Бытие, а также за Его щедрые Дары. Вы ведь смогли «уцелеть», не смотря ни на что, неправда ли? Быть может, у вас нет всего, что вам хотелось бы, но у вас есть всё, что вам необходимо, чтобы довести до завершения то, для чего вы родились здесь. Возблагодарите Его за это. Проявите признательность и благодарность Бесконечному Создателю за всё, что Он Сделал и Делает для вас. Он дал вам уникальный дар Опыта Жизни, и предоставил Свободу Воли, чтобы по своему усмотрению решить, что именно вы хотите Творить с его помощью. Следите внимательнее за своими мыслями, ибо они гораздо более могущественны, чем вы можете себе представить. Если вы исходите из Благодарности, Любви и Служения вашему Создателю, то жизнь в Служении другим будет естественным продолжением этого. Всегда ищите, чем можете помочь ближним Сущностям. Поддерживайте их Дух. Поддерживайте их, но не подавляйте. Будьте источником света в тёмном мире.

Нужно ли помочь этой старушке нести сумки? Как отреагировать на просьбу бездомного о паре монет на ночлег? Приходилось ли вам слышать об «Ангелах в обличье»? Ищите и рассматривайте Божественную Искру в Сердце всех Существ. Обращайтесь с ними так, как бы хотели, чтобы обращались с вами, и как если бы ваш Создатель обращался непосредственно к вам. «Ибо то, что вы причиняете малым сим, то же причиняете мне.» Закон Излучения и Притяжения. Ваши мысли, слова и поступки возвращаются к вам. Одним словом, культивируйте смиренную Благодарность. Не ошибётесь. Стремление к Служению естественно вытекает из благодарного сердца.

Вы Служите другим не потому, чтбы достичь Единения с Бесконечным Источником, но вы Служите другим, просто потому, что любите их, так же как себя. Другие — это продолжение вас самих. Именно поэтому Закон Притяжения действует именно так как он действует. Поистине, то, как вы поступаете со мной, так же вы поступаете с собой. Мы все Едины, в Бесконечном Творении. Разделение есть иллющия, поскольку вы видите лишь то, что входит в 3-ю Плотность. Полной картины вам не видно.

Единения с Бесконечным Источником достигают в результате прогрессии вверх по спирали. Мы все находимся на пути туда, откуда пришли. Мы Все возвращаемся Домой.

Да, все Души в итоге приходят к пониманию, что Позитивность есть путь, ведущий Домой. Но в инкарнации на 3-й Плотности Негативность по-прежнему является важным инструментом в процессе вашего обучения. Она учит вас тому, «что не есть вы». Как мною было сказано ранее, вы сами выбираете, как использовать инструменты, предоставлямые нами. Отвечаете ли вы на Негативность ещё большей Негативностью? Удавалось ли вам погасить огонь ещё большим огнём? Или же ваш выбор в том, чтобы увидеть в Негативности инструмент (коим она и является), и распознать, что она просто предоставляет вам возможность? Я чту вашу Свободу Воли подумать и раскрыть для себя, в чём именно заключается эта возможность.

Есть большая разница в том, чтобы любить себя, и быть самолюбивым. Когда человек истинно понимает, что значит Знать и Любить «себя», он уже не может не Любить и не Служить другим, поскольку «других» для него нет. Когда вы поймёте и осознаете это в самом Сердце своего Естества, вы будете на пути Домой, к Бесконечному Создателю, и в итоге вернётесь обратно к Бесконечному Единству.

Мир является вашим зеркалом. В нём отражается то, что вы излучаете. Если вам не по нраву то отражение, какое представляет вам Жизнь, то измените его причину.

Однако, истинное богатство состоит в том, чтобы знать глубоко в сердце, что ты и твой Бесконечный Создатель — Едины.

«Ищите Царствие Божие (Бесконечного Создателя), и всё остальное приложится вам.»

Всегда помните, что это на самом деле прекрасная Игра, в которую мы играем и которую создаём вместе, с нашим Бесконечным Создателем. И что «за кулисами» (между воплощениями) мы лучшие друзья, и никто на самом деле не «умирает» и не «страдает», кроме как в Игре. Игра не есть Реальность. Реальность есть Реальность, и у вас есть силы Выражать свою Реальность в Игре, когда вы постигаете, как это делать.

Понимаю. Наша задача — предоставить Катализатор. Ваша — им возпользоваться. Способны ли вы смотреть глубже того, что видят ваши глаза, и найти, выразив Любовь и Счастье в том мире, где царят Страх и Подавление? Если способны, то вы станете Лучом Света в Темноте. Поддадитесь ли вы Тьме, или выстоите, осветив её Божественным Внутренним Светом? Решение принимаете лично вы.

Подумайте о следующем:

Если Единый Бесконечный Создатель и есть Бесконечность, и Он создал всё Сущее (что является Им и содержится в Нём), то разве Бесконечный Создатель не присутствует во всём?

Если вы умеете видеть Божественную искру Бесконечного Создателя во всём и во всех, даже тех, кто желает причинить вам зло, тогда мёртвая хватка иллюзии станет терять свою силу над вами.

«Любите презирающих вас, и молитесь о ненавидящих вас.»

Никто не просит вас принимать мои слова за правду. Вообще не стоит принимать чью-либо информацию как «Правду». Ваша задача здесь — найти свою собственную Правду. Иногда другие могут помочь вам, предложив свой совет, но для того, чтобы их Правда стала Вашей правдой, она должна пройти испытание: вы должны различить её сами. Посидите спокойно в созерцании, и попросите Бесконечного Создателя направить вас на путь. Подумайте над словами, сказанными мной, и прислушайтесь к своим внутренним чувствам. Они есть язык, которым общается с вами ваша Душа.

Негативные эмоции, когда они возникают, можно использовать как инструмент, ибо они таковым и являются. Научитесь замечать тот момент, когда Негативность возникает в вас. Поймав себя на том, что сейчас вы собираетесь спроецировать Негативную мысль, вспомните, что каждая мысль обладает силой творения, и спросите себя: хотите ли вы сотворить именно это?

Чтобы выработать достаточный навык в этом процессе, возможно, потребуется время, но не сдавайтесь. Продолжайте замечать момент, когда возникают ваши Негативные мысле-паттерны, и заметив (поймав себя), просто ещё раз перепроверьте свой выбор, т.е. сделайте его ещё раз — уже осознанно, и изберите ответ, который будет более Позитивным. Это называется «работать над собой», и это и есть главное предназначение, ради которого вы избрали быть здесь сейчас: чтобы работать над собой. Я желаю вам удачи в процессе самопреображения.

Основная причина, по которой «молитвы» людей остаются без ответа, заключается в том, что они не особенно-то и верят в это. Не надо иметь «веру» в Бесконечного Создателя: — имейте Доверие к нему. Самая Могущественная форма «молитвы» — это Благодарение. «Ибо ещё до того, как вы спросили, уже дано вам.» Благодарение — суть осознание того, что наш Бесконечный Создатель уже дал вам то, что обещал; а также это осознание своей благодарности за это данное, даже ещё задолго до того, как удостоверишься в его действительности.

Чем больше мы доверяем нашему Создателю, тем больше результатов мы получаем. Жизнь даёт нам то, что мы ожидаем получить. (Поскольку все мысли наделены силой Созидания.) Если мы, просыпаясь, ожидаем, что предстоит плохой день, то чаще всего именно так и произойдёт. Но помните, что этот принцип действует в оба направления.

Помните, что то физическое тело, которое вы носите, не есть то, кем вы на самом деле являетесь. Это лишь сосуд для вашего естества. То, кем вы поистине являетесь — Реально, и уничтожить это невозможно.

Нет, Карма не «преодолевается», она «отрабатывается». Иными словами, если вы причинили боль кому-либо — физическую ли, эмоциональную или какую другую — то в какой-то момент будущего вам придётся испытать на себе всё, что испытали другие вследствие ваших действий. Закон Кармического Воздаяния не есть «наказание», но он является инструментом учения, который запущён в действие для мотивации личного роста и развития. Когда нам приходится испытывать на себе последствия наших поступков, то вероятность того, что в следующий раз мы изберём иной способ действий, повышается. Также необходимо помнить, что закон действует в обе полярности. Поэтому стремитесь к тому, чтобы ваше воздействие на тех «других», с кем вам приходится встречаться на своём пути, было позитивным и благотворным.

1б). Кармический Цикл подходит к завершению тогда, когда вы усваиваете все уроки, которые вам назначено из него усвоить. Если вы продолжаете повторять те же самые ошибки, ваш цикл будет продолжаться до тех пор, пока вы не поймёте, и тем самым сами не нарушите цикл. Но в итоге все мы рано или поздно усваиваем всё то, что нам надлежит усвоить, и все мы так или иначе находим свой путь Домой. Просто для некоторых это занимает дольше, чем для других.

2). Линейное время будет более корректно описывать как целенаправленную фабрикацию. Однако следует помнить, что даже цикличное время является частью Творения, а Творение, каким бы прекрасным оно ни было, также является Иллюзией, или более точно, Мысле-Формой нашего Бесконечного Создателя. Творение — не есть Реальным, но Творец и Со-зидатели с ним — Реальны.

«Зло» — Не есть вы. Это часть сложной серии иллюзий, которыми вы пользуетесь в 3-й Плотности, чтобы показать себе то, чем вы не являетесь.

Помните, что мир — ваше зеркало. В нём отражается то, что представляете вы. Во скольких спорах и раздорах вы принимаете участие? Есть ли горечь и досада в ваших рядах? Глядя на других, думаете ли вы о том, что хотели бы их изменить? Или же вы любите их, принимая такими какими они есть?

Любить и принимать кого-либо таким, какой он\она есть, называется Безусловная Любовь. Это то, с чем вы будете много работать, когда Подниметесь в 4-ю Позитвную Плотность. Начать работать над уже этим сейчас — очень хорошая мысль. Заметьте, что любить и принимать человека таким, какой он есть — означает смириться с его\её Душой, но вовсе не означает мириться с агрессивным или негативным поведением. Поведение не отображает истинной Сущности человека, его Души. Лишь Душа есть то, чем мы являемся.

Вы получаете взамен только то, что от вас исходит.

Просто замечайте свои Негативные мысли, как только они возникают, буквально «ловя себя» на них. И затем, просто измените свой взгляд. Вместо негативного, сосредоточьте его на тех моментах, которые вам в человеке нравятся. Как вам нравится его\её улыбка, смех; что ему\ей нравится делать, как он\она может прийти к вам на помощь. Выставляйте эти позитивные мысли на передний план. Будьте настойчивы и усердны, ибо поначалу вам придётся, возможно, «отмотать» некоторое количество негативной работы, но продолжайте ловить себя, и сосредотачивайтесь на позитивном…

Следите за своими мыслями, и уделяйте внимание их Качеству; ибо то, о чём вы думаете, непосредственно относится к тому, что вы видите вокруг себя, и что Жизнь преподносит вам. В этом разница между сознательным и бессознательным Творчеством.

Нашему Единому Бесконечному Создателю, и почти всем нашим Логосам и суб-Логосам не нужно ваше поклонение. Им нужно, чтобы вы поняли суть Творения, и своё место в нём, в качестве Со-Зидателей. В глобальном смысле существует лишь «Вседержитель», в форме Единого Бесконечного Создателя, и мы все являемся частью Его, нежели просто подчинёнными. Ни одно из имён, которыми «Всевышнего» называют ваши религии, не являются истинными именами, однако в одном эти религии сходятся: а именно в том, что существует Единый Всевышний, Он же Единый Создатель. У религий разные представления о Нём, которые строятся на основе фундаментальных текстов.

Лучше не «поклоняться» Бесконечному Создателю, но жить в состоянии Благодарения и Служения Ему, за то, что Он даровал вам Бытие, и за эту восхитительную Игру, Создающуюся Им, в которой мы можем забывать, кем являемся, дабы вспомнить, и снова познать себя как Создателя.

Ваше предназначение в Игре — работать над собой. Расти, развиваться и преображаться в более позитивную и любящую сущность. Перед тем, как воплотиться здесь, вы поставили себе некоторые цели для достижения. Это главная причина, по которой присутствует пелена забвения; иначе знай вы о своих целях заранее, Игра была бы слишком лёгкой.

Всмотритесь в те события\занятия своей жизни, которые вам больше всего по душе. Спросите себя, что вызывает в вас более всего счастья. Как можно чаще занимайтесь этими событиями, поскольку они будут сопряжены с некоторыми из тех вещей, выполнение которых вы включили в свой контракт Души.

Смысл Игры — проснуться во время «сна», и таким образом стать «Бодрствующим Игроком». Чтобы во время Игры вспомнить, кем вы являетесь, и начать работать над тем, зачем вы сюда пришли.

Работайте над собой. Погружайтесь в себя, в состоянии медитативного созерцания. Успокойте свой разум, чтобы голос вашей Души, сколь слаб бы он ни был, мог быть услышан вами. Просите своего Единого Милосердного Создателя помочь вам, и прислушивайтесь к внутреннему голосу. Будьте терпеливы; чтобы развить навык этой внутренней коммуникации, понадобится время, особенно, если большую части жизни этим навыком пренебрегали. Если будете настойчивы и усердны, продолжая работать над собой, постепенно вы научитесь слушать себя, и когда это произойдёт, вам придётся научиться ДОВЕРЯТЬ своему Внутреннему Путеводу, ВНЕ ЗАВИСИМОСТИ ОТ ТОГО, ЧТО ГОВОРЯТ ДРУГИЕ. В этом и есть самое главное испытание. Доверять тому, что вы знаете в глубине себя как свою Истину, даже если весь мир говорит вам, что вы «неправы». Это очень непростая работа, иметь Доверие к своим чувствам, когда все вокруг сомневаются в вас, и подозревают в безумии; но именно эту работу вы пришли сюда выполнять.

Единственная, реальная и непреходящая Истина — это та, которую вы познали-через-себя. Посланники и Вестники могут приходить и уходить, объясняя вам Истину до хрипоты и синевы лица; однако, она не будет Вашей Истиной до тех пор, пока вы сами не осознаете в глубине себя, в самом Сердце своего Существа, что эта истина «ощущается» вами как Истина.

Никогда не стоит принимать что-либо как истинное, просто потому, что кто-либо утверждает эту истинность. Но когда ваш внутренний голос направляет вас [ощущением] того, что данная Истина есть Истинная, и вы чувствуете это знакомое тёплое ощущение трепета, которое подымается где-то глубоко в вашей Душе, и словно говорит: «Да! Я знал(а) это!». Ловите это ощущение (ибо ощущения есть язык, посредством которого с вами говорит ваша Душа), и Храните его бережно, поскольку можете быть уверены: ваши ново-открытые верования будут ещё подвергнуты множеству разнообразных испытаний. Так задумано, дабы испытать вас. Ваша Внутренняя Правда должна быть способной выстоять испытание временем, и будет подвергнута тщательному опробованию. Держитесь крепко за неё, покуда будете глубоко внутри себя Знать, что это ваша Правда. Не позволяйте никому «извне» сбить вас с вашего пути, как бы яростно не пытались «другие» убедить вас. Они лишь выполняют свою работу, даже если не «осознают» этого. Они оказывают вам очень важную услугу, и вы должны быть благодарны им за это.

Человек есть зерно, в прямом смысле слова брошенное с неба на землю. Зерно это попав на землю, являет собой чистый лист, и попав в ту почву куда оно попало (страна, город), оно подвергается воздействию этой почвы со всеми химикатами (историей и настоящим положением вещей). После чего зерно уже повреждено под воздействием среды, затем это усугубляется той культурой, воспитанием, образованием, традициями и другими навязанными стереотипами. Суть зерна заключается в его прорастании в цветок, несмотря на ту почву, куда оно попало. Прорастая, зерно умирает и перерождается в прекрасный цветок, после чего цветок умирает и возвращается обратно на небо. Самой природой этот механизм заложен в зерно. Это весьма не простая задача. К сожалению, большинство зерен и остаются зернами и умирают в земле, даже не начав расти. В этом вина среды и недостатка воли самого зерна. Судя по всему, в этом и заключается суть самой природы жизни. Одно возросшее зерно, способно дать пример тысячам других. Поэтому начинать нужно с себя и пахать свой огород!

Людей объединяет не только любовь, но и горе. Вряд ли можно найти людей, более понимающих друг друга, чем 2 матери потерявшие сына, или 2 солдата воевавших в Чечне.

Я знал, что мои работы были никудышны, но мне нужно было пройти через это, мне нужно было найти свое. И единственный способ его найти - это рисовать и рисовать и рисовать, и смотреть, вдруг что получится. (из док. Фильма “Жизнь в искусстве” Дэвид Линч)

Несчастные случайности или уничтожение чего-то могут привести к чему-то хорошему. Избыток контроля, закрытость, нельзя загонять себя в рамки, границы могут сделать только хуже. Иногда ты должен устроить кавардак и совершить огромные ошибки, чтобы найти то, что ты искал. (из док. Фильма “Жизнь в искусстве” Дэвид Линч)

Жизнь – это диалог Бога (бытия, жизни) с человеческой душой (человеком). Жизнь всегда справедлива и права, она никогда не дает плохих советов, как Бог может быть несправедлив и давать плохие советы? Проблема в том, что мы чаще всего не ассоциируем себя с бесконечностью (душой) и именно по этой причине у нас возникают разногласия с жизнью. Необходимо научиться слышать свою душу и следовать советам жизни, опытному ученику дается все меньше и меньше советов.

Чувства любви, сострадания и сочувствия пришедшее в душу, дороже любых денег. Если бы можно было заплатить деньги и получить взамен эти чувства, многие миллионеры бы быстро обанкротились.

Во всех мировых религиях есть информация о божественной природе человека. Человек создан по образу и подобию Бога. Чтобы понять эту концепцию, нужно определить, кто есть Бог. Второе имя Бога – Творец, Абсолют, Создатель. Это то, что создало все и из чего состоит все. Основная характеристика творца это создание чего-либо, того чего до этого не существовало. А значит и человек несет в себе суть Создателя. Следовательно, основным проявлением этой сути в человеке есть создание, созидание, творчество. Человек наделен великим даром, даром создавать. Значит человек занимающийся созданием чего-либо, творчеством уподобляется творцу.

Если мы посмотрим на сегодняшний мир, мы увидим что людей, которые реально что-то создают, составляет примерно 5-10% от общей массы населения планеты. Каждый человек уникален и индивидуален, это легко доказать тем, что мы не найдем даже 2-х людей на планете с одинаковыми отпечатками пальцев. В то же время, все едино, это также можно доказать тем, что строение тех же рук с отпечатками пальцев у людей одинаковы.

Следовательно, можно сказать, что смысл человеческой жизни заключается в том, чтобы стать Богом. Т.е. проявить в тебе то, что является твоей сутью и не проявлено в материальном мире. Не проявленное, скрытое, проявить, открыть, материализовать. Здесь важно то, что творение это создание чего-то уникального, того, чего раньше не существовало. Оно может быть похоже на то, что было раньше, но все же остается уникальным. Этим объясняется наличие такого количества художников, музыкантов и писателей, которые с виду занимаются одним и тем же, но в то же время каждый из них абсолютно уникален в том, что он делает.

Художник создает свой собственный мир, мир которого до него не существовало, и который не мог бы появиться без него. Мог бы появиться другой мир, но не этот. На мой взгляд, в этом и есть основанная миссия пребывания человека на земле. В том, чтобы найти этот путь, найти то, что есть только у тебя и проявить это, проявив тем самым свою суть. Это зерно есть абсолютно в каждом человеке на земле.

Почему, так мало людей занимаются тем, что мы обозначили как Создание. Это связано с тем, что изначально родившись, человек уже погружен в среду, где он является винтиком той социальной, политической и культурной системы, в которой он родился. Цель любой системы использовать каждый элемент, который попал в эту систему, согласно своему назначению в рамках системы. По сути, речь идет о целях преследуемых системой, а не отдельно взятым человеком. Что, по сути, и является рабством. Т.е. каждый человек, однажды родившись на земле, мгновенно становится рабом той системы, в которой он родился. На нашей планете не существует не рабских систем (государств). Я не буду затрагивать вопросы, касающиеся целей системы, их хозяев и причин их возникновения, так как я попросту не имею об этом никакого понятия.

Главный вопрос заключается в том, как стать свободным. Ответ прост, свобода это есть возможность создания, человек созидающий, создающий становится свободным. Потому что в этот момент человек просыпается и обнаруживает то, что он живет в Матрице. До этого момента, человек лишь является зерном, брошенным в землю Богом. Суть зерна заключается в том, чтобы прорасти (стать плодом). К сожалению, прорастают только 10% всех зерен брошенных в землю. Такова ситуация на сегодняшний день и возможно так было всегда, это так сказать универсальная статистика. Зерно, которое не проросло, гниет и умирает так и оставшись в земле (Матрице).

Поэтому говорить о том, что не проснувшиеся люди живут, ошибочно, можно говорить о том, что они существуют, но жизнь это рост, это развитие, это творчество, создание. Поэтому большинство душ приходящих на планету, казалось бы воплотились и живут, но на самом деле они даже не начинали жить. Они умирают не родившись, как не проросшие зерна умирают в земле. Чтобы вырасти зерно должно умереть, т.е. переродиться в новое существо, как из кокона гусиницы рождается бабочка. Поэтому Христос говорил: Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. В любом случае умершее зерно, снова будет брошено в Землю, так как ничего не умирает и ничего не рождается. Если что-то где-то умерло, в тот же момент, что-то где-то родилось (закон сохранения энергии).

Человек создающий, притягивает к себе большое количество людей, потому что он проявляет свою суть, ту суть, которая содержится в каждом человеке, и люди это чувствуют.

Задача того, кто проснулся, заключается в том, чтобы разбудить остальных. Необходимо быть терпимым к тем, кто спит, помни, что и ты когда-то спал глубоким сном. Также, не стоит воспринимать действия и отношения спящих к тебе, как негативные, ведь они не ведают что творят и пребывают не в себе.

Сострадание рождает любовь, именно поэтому оно является главной практикой в Буддизме.

Из интервью с Булатом Окуджавой:

А я не знаю среди людей мыслящих, если ли не трагические фигуры? Это не значит, что они выглядят трагически, но они несут в себе это все. А как же может быть иначе. Мы же сталкиваемся с несовершенствами жизни, она нас колит, мы кричим, это и есть творчество.

Потом, Бог скажет кто есть кто, а пока сиди, засучив рукава и делай свое дело. А потом это выяснится без тебя уже.

Самое главное, что я никогда не обольщался насчет своего литературного труда. И я всегда был доволен собой, пока я писал, а когда ставил последнюю точку и перечитывал, я понимал что это плохо, а вот главное впереди, вот потом, и так всю жизнь.

Я не пишу Для, я пишу Почему, потому что я не могу не писать, это мой образ жизни вот и все.

Каждый пишет как он дышит, и это важно. Улови ритм своего дыхания жизни, погружайся глубже в свое существо, и ты откроешь для себя всю Вселенную.

Жажда потребления, покупка вещей которые на самом деле человеку не нужны и не являются необходимостью, накопления капиталов, которые в конечном счете на это и тратятся, также употребление алкоголя, наркотиков, курение, проституция и многое многое другое, а по сути почти все внешнее, это все лишь попытка заполнить пустоту внутри.

Пустота появляется потому, что любовь уходит из души как главное топливо жизни. И чем больше человек гонится за материальным, тем сильнее он растягивает этот желудок с пустотой, пустоты становиться больше, и тогда необходимо еще больше любви, чтобы ее заполнить. Жажда потребления и накопления немыслимых капиталов, погоня за материальным, это бесконечный замкнутый круг, который приводит лишь к одному – вырождению.

Необходимо лишь сменить вектор от внешнего к внутреннему, от материального к духовному (метафизическому), плюс сознательное ограничение материального (еды, вещей, секса), тогда этот желудок с пустотой начинает сужаться. Не пустоты становиться меньше, вакуум для нее уменьшается, тогда приходит любовь и выгоняет пустоту прочь. Любовь всегда дается нам бесплатно как дар с небес, она приходит постоянно, проблема лишь в том, чтобы очистить для нее сосуд. Здесь опять уместны слова Христа: А еще по причине нарушения многих законов в людях охладеет любовь.

Отныне ты пишешь только для себя, только то, что тебе действительно интересно в живописи, не зависимо от того, как это будут воспринимать другие. Ничего не жди от людей, особенно одобрения. Делай только то, что идет из твоих глубин, только то, что тебя действительно волнует. Не пытайся понравиться зрителю, не пытайся создать красивую (внешнее) картинку, не пытайся следовать правилам, которые писались не для тебя, действуй согласно своей природе, а не писаным правилам, просто будь собой, и не предавай себя. Придет время и твоя природа вознаградит тебя за это. Не поддавайся на подачки моды, времени или денег, дух сильнее времени, он бессмертен.

Важно создавать не иллюстрацию, а произведение. Произведение всегда живет своей жизнью, и именно наличие жизни в нем, отличает его от иллюстрации. Форма без проявленного содержания ничто, какой бы красивой она не казалась на первый взгляд. Форма всегда вторична, важно то, что выявляется (проявляется) из нее или около нее (поле).

Не бойся чистого холста, не бойся переводить материалы, как можно больше экспериментируй с разными техническими средствами и красками. Помни, что из случайностей рождается закономерность.

Не отчаивайся, если на твой взгляд ты испортил холст, позже этот холст напомнит тебе о себе сам и о том, что ты был не прав, отчаявшись.

Больше полагайся на интуицию и на случай, там задействованы силы, которые сильнее тебя.

Необходимо действовать осознанно, но не полагаться на это, движущим фактором должна быть интуиция художника.

Краска на картине должна звучать громче, чем все остальное.

Искусство это не создание иллюзии чего-либо. Это не изображение какого-либо предмета или явления и не его иллюстрация. Это не создание иллюзии видимого или воспроизведения какого-либо события. Это не фантазия или воплощение воображаемого, это не отражение реальности, это не изображение, это не отображение, это не отражение, не демонстрация метода, техники, не показуха, не погоня за модой, временем, деньгами, славой, техническим мастерством. Искусство это и есть жизнь, невозможно отделить одно от другого, оно неделимо.

Искусство это дорога длинною в жизнь, как и сама жизнь. Искусство это создание жизни там, где ее не было, это процесс созидания, рождения, творчества. Искусство это выявление внутреннего, выявление и высветление сути. Это не создание реальности, а то, что не только сама реальность, но реальность гораздо более широкая. К сожалению люди не способны это понять, но способны ощутить, поэтому не жди ничего от людей, их внутренняя жизнь не выйдет на поверхность, она останется их интимным и личным делом, таковой она и должна быть.

Живопись это средство, инструмент и язык, но не для диалога, а для создания связей между художником и зрителем (человеком). Целью же создания произведения искусства не является создание этих связей, цель создания произведения искусства равняется цели жизни, которую человеку необходимо осознать в процессе жизни, если он сможет это сделать. Поэтому процесс становится важнее результата. Создание произведения искусства является процессом бесцельным и не осознанным, близким к процессу деторождения. Законченное произведение искусство являет собой новорожденного ребенка, душу, которая отныне начинает жить своей собственной жизнью, сама по себе.

Только изолировавшись и оставшись наедине с самим собой, человек постепенно начинает понимать кто он на самом деле.

Если ты хочешь создать действительно что-то стоящее, не концентрируйся на этой мысли (ощущение важнее), потому что люди все равно не смогут это оценить.

Если ты создашь истинное произведение искусства, оно не будет нуждаться в рекламе, оно само найдет тех людей, которым это нужно, тебе не дано знать, когда это произойдет, поэтому больше доверяй своей природе, которая является одинаковой и единой для всех людей на земле.

Главное чтобы было не красиво (о картине), а чтобы там Было.

Если человек сможет разгадать загадку творчества (создания произведения искусства), он познает и тайну самой жизни.

Жизнь прячется за образом (в картине), но при этом человек все равно ее (жизнь) ощущает.

Основная ошибка художника, заключается в том, что он все время что-то ожидает от людей (одобрения, признания, денег, оценки и т.д.), гораздо важнее сконцентрироваться на самом процессе творчества (жизни), что является гораздо более важным и естественным для человеческой природы. Другими словами находиться здесь и сейчас.

Создание произведения искусства или творчества, является процессом глубоко внутренним, интимным, естественным и подобен естественному течению времени (жизни).

Как это прекрасно, что каждый следующий день дает нам еще одну возможность (шанс) создать что-то прекрасное. Не важно что у вас это не получается, важно то, что каждый день дает новую возможность к этому.

Процесс созидания (творчества) является ключевым процессом жизни и одновременно ее главной загадкой. Важен сам процесс, а не усилия направленные на разгадывание этой загадки.

Только любовь способна спасти человека в этой жизни и ничто другое. Поэтому основной целью человеческой жизни становиться стремление к ней. Нет универсального способа обрести любовь, каждый ищет свой. Но судя по всему, искусство и религия ближе всего к любви.

В картине должна быть внутренняя красота, внутренняя жизнь, она не видна, но она всегда ощущается.

Я заметил, что необходимо соблюдать контрасты, как это не странно это совпадает с самой природой жизни, ведь звезды лучше всего видны ночью.

Еще 2 можно сказать не законченных стихотворения, написанных в разное время:

Люди

Наверно они не спасутся

Потому что как стадо пасутся

Текут по земле как река

И скорей всего и без пастуха

А зачем стаду пастух

Ведь кто гонит тот уже и не друг

Лучше бежать без гонца

Так и дорога проста

Нет никаких направлений

Нет целей, идей и мышлений

Щипем мы челюстью траву

И не найти нам управу

Без названия

Туда где ласточка летает

Туда где тучи исчезают

Где зоркий сокол ясный глаз

Все видит и не знает нас

Где крылья пышные с востока

Распахивает ястреб око

Где шумный лес и птичий гам

Рассказывает сказки нам

О том, что не была жестока

Волна прощанья и цветов

Художник Торбин Илья

Официальный сайт и блог художника